Священная охота

мотал: – Встань.

Ничего не произошло. Медведь заскулил.

Ингри потянулся в глубь своего существа и из самых глубин извлек то же самое слово; только теперь оно имело вес, превратившись в песнопение, от которого собственные кости Ингри завибрировали.

– Встань.

Огромный зверь развернулся, как пружина, и подбежал к хозяину. Джокол упал на колени и начал гладить любимца. Его большие руки зарылись в густой мех. Рыжеволосый гигант бормотал какие-то ласковые слова на языке, незнакомом Ингри, а белый медведь терся головой о вышитую тунику, пачкая ее слюной.

– Пойдем, мой добрый друг, друг Фафы, – сказал Джокол, поднимаясь и махнув рукой Ингри. – Пойдем, и ты разделишь со мной чашу.

Дернув за цепь, Джокол оглядел продолжавшую препираться толпу, презрительно фыркнул и двинулся к воротам. Верный Оттовин поспешил следом. Ингри присоединился к островитянам, заняв такую позицию, чтобы между ним и медведем оказался Джокол.

Маленькая, но впечатляющая процессия покинула храм, предоставив просвещенному Льюко успокаивать возбужденных людей. Ингриуслышал, как тот сказал провинившемуся аколиту и всем вокруг: «Это был просто отблеск света». Оглянувшись через плечо, Ингри встретился с Льюко глазами, и жрец одними губами произнес: «Завтpa». Ингри подумал, что это не слишком обнадеживающее обещание наверняка будет выполнено.

«У него глаза светятся серебром, и голос такой страшный – колдовской…»

Ингри ощутил знакомую боль – наказание аколита не пошло на пользу его спине, да и пораненной руке тоже; к этому добавился звон в ушах и жжение в сорванном горле. Память помимо воли вернула Ингри к его давним мучениям в Бирчгрове. Багровая боль, когда его голову держали под водой, а легкие готовы были разорваться… невозможность даже застонать в этом леденящем холоде… Из всех способов побороть волка этот оказался самым эффективным, и озабоченные жрецы прибегали к нему часто, до тех пор, пока ясность сознания не вернулась к Ингри. Умение молчать, удивительное в таком еще почти ребенке, было выковано и закалено в холоде реки: более несгибаемое, чем воля его мучителей, более сильное, чем страх смерти.

Ингри стряхнул тревожное воспоминание и озаботился тем, чтобы выбрать дорогу к причалу по самым малолюдным улицам. Предостережение Льюко перестало казаться шуткой, когда их окружила толпа возбужденных детей, визжащих от восторга и тычущих в медведя пальцами. Джокол широко улыбнулся, а Ингри замахал руками, отгоняя любопытных. Его обострившиеся чувства наконец успокоились, сердце перестало колотиться. Джокол и Оттовин переговаривались на своем непонятном диалекте, бросая в сторону Ингри выразительные взгляды.

– Благодарю тебя за помощь бедняжке Фафе, лорд Ингрири… – обратился к Ингри Джокол. – Ингорри.

– Ингри.

Джокол виновато сморщился.

– Боюсь, я очень глуп в твоем языке. Ну, может, со временем мой рот научится…

– Ты хорошо говоришь по-вилдиански, – дипломатично ответил Ингри. – Я по-дартакански говорю не так свободно, а твоего языка не знаю вообще.

–