Кукла на троне (СИ)

Когда Ней вбежал в конюшню, там было четверо мужчин. Один держал Чару, придавив к шее нож. Другой натягивал тетиву, целясь в грудь Нея. Третий сжимал топор, четвертый - меч.

- Брось оружие, парень, - сказал мечник.

- Беги, - рыкнула Чара.

Из оружия Ней имел только кинжал. Остальное спрятал в степи - странно выглядит торговец с мечом и луком. Но и кинжал - это немало. Прыгнуть к тому, что с топором, перекатиться. Лучник стрельнет - промажет. Полоснуть по ногам, топорщик упадет - заколоть. Лучник выстрелит снова - закрыться трупом, в ответ метнуть кинжал. Схватить топор, пойти на мечника... Шансы есть, и большие. Но тот, что держит Чару, поймет: дело плохо. Захочет бежать, а с Чарой не побежит - бросит, вспоров горло. Ней выживет. Чара погибнет, план Морана рухнет.

Или - сдаться. Тогда, скорей всего, порешат обоих. Но есть шанс - крохотный, полногтя - спасти Чару, себя и план. Одна участь на двоих. Да, выбор ясен.

Ней заставил руку дрожать - на радость врагам. Двумя пальцами вытащил трясущийся кинжал, бросил на пол. Проблеял, чуть не плача:

- Добрые, славные разбойники!.. Я - успешный торговец, дружу с деньгами... Не делайте нам больно, я хорошо заплачу...

Мечник подошел к нему и ударил стальным навершием по затылку.

Искра - 2

Нельзя не признать: после коронации жизнь Минервы сделалась терпимее.

Исчезла бешеная спешка: срочно готовиться, наряжаться, короноваться - скорее, скорее, ради мира в стране! Теперь, кажется, мир. И корона, вроде бы, на голове. Куда спешить?

Пропал океанский вал заданий, что накатывал и захлестывал с головой. Причем каждое из них было совершенно бесполезно, но упаси Праматерь не сделать хоть одно! Нарушатся традиции, сорвется коронация, пошатнется Империя, полетят головы!.. Мира помнила, как просыпалась ночью в холодном поту от ужаса и начинала зубрить стихи парадной молитвы - ведь страшно представить, что будет, ошибись она хоть в одном слове!

Теперь и это позади. Дела, конечно, остались, и, разумеется, они были столь же бесполезны. Правление Миры сводилось к присутствию в различных местах: на трапезах, открытых приемах, праздничных молитвах, награждениях, вступлениях чиновников в должность. Вмешательства во что-либо от владычицы не требовалось, нужно было лишь появиться, важно кивнуть в подходящий момент, сдержанно похвалить кого-нибудь. Деревянный манекен легко справился бы с должностью владычицы, если бы некий колдун заставил деревяшку говорить комплименты.

Но очень радовало то, что теперь число дел пошло на убыль. Каждый день Мира вполне успевала побывать всюду, где нужно, и сохранить вечер свободным. Редко кто теперь говорил жуткую фразу: "Ваше величество должны..." Каждое утро ей подавали график, из коего ясно следовал план на день. Мира выполняла его, и никто не требовал большего. Казалось, кто-то - секретариат или сам лорд-канцлер - так дозирует поток дел, чтобы владычица все успевала, но не имела излишков свободного времени.

Миру это устраивало. Устраивали планы на день: выполняя их, она чувствовала гордость - пускай мишурную, картонную, но хоть какую-то. Устраивали переодевания и причесывания: всякий раз, как становилось скучно, один из секретарей развлекал ее чтением вслух. Радовали трапезы: было много вкусных сладостей, и она всегда велела подавать десерт как можно раньше. Своя прелесть имелась и в протоколах, руководящих всей дворцовой жизнью. Они отнимали свободу, а со свободою вместе - и ответственность, необходимость решений, мучительные сомнения. В чем сомневаться, зачем решать? Достаточно просто заглянуть в дневной распорядок...

Радовало Миру даже одиночество. Ведь большинство народу вокруг - серая масса, винтики машины, о чем с ними общаться? Редкие живые люди - враждебны либо просто неприятны. Ориджин с его вассалами, Лабелины, Нортвуды, Аланис Альмера - век бы их не видеть. Была еще крохотная горстка старых друзей - Итан, лейтенант Шаттэрхенд с лазурными рыцарями. Почему-то теперь Мире совершенно не хотелось их видеть. Пожалуй, потому, что в абсолютном одиночестве есть поэтическая красота, величие трагизма. А вот императрица с десятком воинов смотрится попросту жалко. Мира сама составила бумаги - свои единственные указы о назначениях. Итан сделался главой приемного отдела секретариата, а Шаттэрхенд - капитаном лазурной роты. Таким образом, оба получили повышения и большие жалования, но в то же время были удалены от императрицы.

Порою мелькала шальная мысль, что не любовь к одиночеству причиной этому поступку, а главным образом - стыд. Трудно смотреть в глаза тем редким союзникам, кто берег ее как зеницу ока, возлагал на нее надежды, а теперь видит на троне говорящую куклу... И от этой мысли, как от искры, зажигалась другая: нужно что-то поменять. Вникнуть в настоящие дела, взять в руки хоть кусочек власти, обрести хоть долю реального влияния. Но эта мысль тут же разбивалась о неподъемную, несокрушимую громаду государственной машины. Она - как искровый тягач, а Мира - как испуганный котенок на шпалах. Даже герцог Ориджин, штурмом взявший дворец, не развалил эту махину. Едва кончилась война, колесики вновь закрутились ровно так же, как раньше, с прежней убийственной четкостью. Так что может сделать восемнадцатилетняя девчонка?..

Зато теперь она знала, ради чего проживает день за днем: ради вечеров. Они наполняли ее теплом и радостью, как и тогда, в ночь после коронации.

Быстро уловив вкусы ее величества, слуги поставляли каждый день новый сорт вина, либо чего-нибудь покрепче. Каждый напиток был по-своему великолепен, не зря же удостоился места в императорской коллекции. Мира с полудня начинала фантазировать о вкусе нынешнего вечера, и никогда не разочаровывалась. Приправою к вину служили насмешки над абсурдами прошедшего дня - Мира ни с кем не делилась остроумием, бережно хранила весь сарказм для вечера наедине с собой. Еще было чтение: слащавое, отупляющее, безо всякого проблеска мысли, зато очень забавное - отличная мишень для шуток. Еще - самоуничижение или самолюбование в некоем балансе. Уважая точность, Мира даже высчитала нужную пропорцию: пять издевок над собою к двум похвалам.

Та мерзкая мыслишка, что днем говорила о стыде перед союзниками, вечерами снова приходила на ум. Не только стыд, но и бегство. Ты спряталась за своей печалью, за одиночеством, за бессилием. Спряталась в кубке вина, как мышь в норе. Что скажешь, императрица?

Мира пропускала это мимо мысленного слуха. Она все больше овладевала дивным искусством: не думать лишнего.

На третьей неделе после коронации в ее приемную явился неожиданный человек. Генерал Алексис Смайл - уродливый, изрытый оспинами, еще и с черной тоскою в глазах. Зато - в безупречном парадном мундире, при наградной шпаге.

- Ваше величество...

Серебряный Лис отчего-то замялся, и Мира подумала: а ведь его не было на коронации. И потом при дворе не появлялся ни разу. Она знала, что оставшиеся войска Лиса перебазированы в пригороды. Сама же подписала приказ, состряпанный Ориджином.

Зачем он пришел, интересно? Проиграл решающую битву, потерял три четверти армии, а теперь вот пришел...

- Говорите, генерал.

- После коронации искровое войско присягает на верность новому правителю. Ваше величество должны принять присягу у моих полков.

А зачем? Еще один фарс...

- Этого нет в моих планах на сегодня.

- Планы вашего величества составляют слуги лорда-канцлера, а они препятствуют мне изо всех сил. Стоило больших трудов попасть к вам на прием. Я сумел встретиться с генерал-полковником Стэтхемом, а он оказал мне долю уважения как... - генерал сглотнул, - ...разбитому противнику. Лишь благодаря милости бывшего врага я стою перед вами.