Нити Данталли (СИ)

«Толпа ведет себя тихо», — успокаивал себя молодой человек. — «Никто не пытается кинуться на помощь трактирщику. Никто не оспаривает приговор, все понимают, что Меррокель — преступник и заслуживает казни».

— Киллиан, — прозвучало за спиной жреца Харта, и тот почувствовал, как тело прошибает холодный пот. С трудом сохранив невозмутимое лицо, молодой человек повернулся к приговоренному, встретив умоляющий взгляд.

Толпа притихла. Казалось, все на площади обратились в слух.

— Ты ведь знаешь меня, — Ганс с трудом повышал голос, обращаясь не только к своему палачу, но и к зрителям. — Ты не раз захаживал в мой трактир. Ты знаешь, что я за человек, и знаешь, что я никогда не имел подобных помыслов…

— Твоя вина доказана, Ганс, — качнул головой Киллиан, в ту же секунду понимая, что совершает ошибку: не стоило вступать в спор с заключенным при толпе, это вселяет сомнение, являет собою невольный признак неуверенности обвинителей.

Киллиан с огромным трудом удержался и не посмотрел на Бенедикта Колера в поисках поддержки. Сейчас искать эту поддержку — непозволительно. Это будет означать фактический провал задания.

— Только не говори, что действительно веришь в этот заученный бред! — устало выкрикнул заключенный. — Я понимаю, что верит он, — Ганс кивком указал в сторону Бенедикта, и по первым рядам зрителей, отчетливо слышавших его речь, прошла волна беспокойного шепота, — я понимаю, что он старший жрец, и вы обязаны подчиняться его решениям. Я понимаю, что ваш старик Леон поддерживает этот фарс, потому что ему нужны показательные казни для отчета перед вашим высшим начальством! Сам бы он и ухом не повел…

Жрец Леон, стоявший по правую руку от Колера, побагровел и решительно шагнул вперед, однако Бенедикт удержал его.

— Не надо, — тихо шепнул он.

— Это, в конце концов, недопустимо! — прошипел старик, однако внушительный взгляд старшего жреца Кардении остудил его пыл, и он послушно умолк.

— Я знаю, что меня не пощадят, — обреченно произнес Ганс, подняв глаза к небу. — И единственное, о чем я прошу перед смертью, это справедливость своего палача, которым избрали тебя, Киллиан. Тебя! Ты ведь знаешь меня, знаешь, что я не преступник. Ты исполнишь приказ и разожжешь этот костер, но хотя бы не лги! Скажи, как есть! Скажи, что ты просто обязан привести в исполнение приговор, который вынес этот фанатичный убийца! Что ему один костер — он за раз сжег сотню человек!..

Харт с трудом заставил себя не прислушиваться к словам, долетавшим из толпы. Люди сомневались. Люди волновались. Еще немного, и они готовы будут взбунтоваться против этой казни.

«Хитрый ублюдок», — процедил про себя Киллиан, пытаясь сообразить, как себя вести. Ганс говорил все не просто так: он демонстрировал смирение, но в душе надеялся, что толпа все же встанет на его сторону. И он сумел завладеть вниманием людей, сумел поселить в них раздумья. Нужно было увести эти раздумья в нужное русло, пока еще не поздно, пока задание не провалено…

— Сделайте что-нибудь, Колер, — вновь прошипел Урбен Леон. — Заткните его, наконец!

— Терпение, — с легкой полуулыбкой произнес Бенедикт, внимательно следя за Хартом, лицо которого сейчас больше напоминало непроницаемую фарфоровую маску.

— Я что-то не помню, — достаточно громко процедил сквозь зубы Киллиан, окидывая приговоренного строгим взглядом, — чтобы тебе давали слово, Ганс.

Толпа, уже начавшая было спрашивать, справедлив ли приговор, вдруг притихла.

Харт сделал шаг к трактирщику и окинул презрительным взглядом зрителей.

— Верю ли я в то, что говорю? — насмешливо переспросил он. — Хочешь правдивой прощальной речи? Получи же ее: я верю. Каждому. Сказанному. Слову. Знаешь, почему?

Молодой человек нашел в толпе глазами заранее примеченную семью одного из погибших жрецов и указал в ее сторону.

— Потому что я труп Дарбера Ваймса вот так видел, — Киллиан занес руку и остановил ее в нескольких дюймах от своего лица. — Вот на таком расстоянии, Ганс. Знаешь, зачем мне его так показали? Знаешь, зачем заставили смотреть? Чтобы я не оказался когда-нибудь на его месте. А я ведь могу — из-за таких, как ты! Мои коллеги, мои братья, у многих из которых была семья, погибли вчера, потому что ты — промолчал. Из страха ли, из лени ли, неважно! Факт остается фактом: ты промолчал. Укрыл монстра. А после попытался сбежать, потому что осознавал, что виновен. Невиновные не убегают, Ганс. Хочешь сказать об отсутствии у себя умысла? Вот им это скажи! — Киллиан резко указал в сторону светловолосой женщины с раскрасневшимся от слез лицом, держащей на руках маленького ребенка. — Скажи это семье Дарбера Ваймса, смелее! Скажи им, что дочь не увидит своего отца, потому что ты промолчал без умысла.

— Чудовище! — отчаянно выкрикнула женщина, и ребенок на ее руках заплакал, — это не данталли, а ты убил моего мужа! Ты должен был сказать!!! Его бы спасли!

— Без умысла ты укрыл в своем трактире монстра, — продолжил Харт почти нараспев, ловя волну злости и одновременно сочувственно кивая жене Ваймса, — раненого, между прочим, к которому можно было без труда подступиться в день, когда он пришел. Ты без умысла позволил ему восстановить силы и устроить эту бойню.

— Я… я не знал, — тихо отозвался Ганс, шмыгнув носом.

— Трус!

— Преступник!

— Ненавижу тебя! — донеслись другие женские выкрики из толпы, принадлежавшие женам погибших жрецов.

— Он не знал! — с усмешкой повторил Харт, поворачиваясь к зрителям. — Не знал, что его молчание так обернется. Он понадеялся остаться в стороне. Но это невозможно, — Киллиан вновь посмотрел на трактирщика. — Когда оказываешься в такой ситуации, необходимо выбрать сторону. Это неминуемо. И ты, Ганс, ее выбрал. Выбрал помощь данталли, а за это в нынешние времена казнят. Казнят так показательно, чтобы каждый, — Харт обвел рукой площадь, — десять раз подумал, впускать ли в свой дом монстра. И, если впустил, готов был расплатиться за это решение сполна. Несите факел!

Толпа ахнула, однако никто не произнес ни слова против. На этот раз Киллиан позволил себе посмотреть на Бенедикта Колера и получил в свой адрес одобрительный кивок.

Иммар поднялся на помост, передав молодому человеку зажженный факел. После он несколько раз плеснул из небольшой бутылки с маслом на одежду приговоренного. Площадь погрузилась в тишину. Казалось, слышно было лишь бешеное сердцебиение Киллиана Харта.

«Вот оно. Вот сейчас…» — в ужасе подумал молодой человек, представляя, что произойдет. Всю ночь он готовился к этому движению, и сейчас не мог поджечь поленья. Правые плечо, бок и бедро будто бы отозвались несуществующей, давно забытой болью от ожогов.

— Киллиан, — на этот раз совсем тихо произнес Ганс, умоляюще глядя на своего медлящего палача. — Подожди. Позволишь последнюю просьбу?

— Сожгите его! — нетерпеливо выкрикнул кто-то из толпы.

— Из-за него погиб мой муж!

— Смерть преступнику!

— Убейте пособника!

«Удивительно, как быстро толпа может переменить настроение», — подумал Киллиан, окидывая трактирщика взглядом. Тот смиренно опустил голову, слезы текли по щекам — уже не в надежде на помощь горожан. Искренние. Отчаянные. Он боялся своей участи, но на деле не мог даже представить себе, что его ждет.

— Говори, — холодно отозвался Харт, с трудом унимая дрожь в руках.

Киллиан ожидал чего угодно, кроме того, что услышал. Подняв глаза, приговоренный заглянул своему палачу в самую душу.

— Не бросай меня здесь одного. Не уходи далеко, умоляю… — Ганс жалобно всхлипнул, качнув головой. — Я знаю, что мне это ничем не поможет, но… пожалуйста…

Страх, перемешиваясь с острыми болезненными воспоминаниями двухгодичной давности, ледяными плетьми прошелся по спине молодого жреца. Остаться здесь, совсем рядом, во время казни?.. Немыслимо, невозможно. Но уйти…