Мальчик, который умел летать

— Вкусно, — говорю я. Она отпускает волосы, усмехается уголком рта:

— Ты ешь, ешь. На занятие по полетам сегодня пойдешь?

Занятие по полетам? Мне вдруг становится смешно. Как будто мы в школе и у меня спрашивают, пойду ли я на урок. Только здесь уроки другие.

— Пойду.

— А я нет, — отзывается Тимур, — мне Леку велел три дня на полетах не появляться. Вот хмырь!

Лейка пожимает плечами:

— Еще раз ночью вылетишь, вообще отстранит. Пока весь курс не пройдешь, ночные вылеты запрещены, сам же знаешь.

Тимур корчит гримасу. Я краснею. Ночью он летал, чтобы достать мои костыли.

Чтобы никто ничего не заметил, отворачиваюсь к окну. Там ясный день, голубое небо и яркое солнце. На мгновенье солнце закрывает чья-то большая тень. Я вспоминаю слова Тимура. Гарпии.

— Летать ночью из-за гарпий нельзя?

Айше делает кивок:

— Из-за них тоже.

— А кто они?

Мне интересно, правда.

— Гарпии? — оживляется Лейка, — О них мало что известно. Они стражи гор, охраняют замок.

— От кого?

Лейка и Айше одновременно пожимают плечами. Я еще раз смотрю на небо, но там уже никого.

На полеты Леку меня не пускает. Останавливает у входа в открытую площадку одной из галерей.

— С тобой отдельно, мальчик.

— Почему?

Он трогает пальцем шершавую поверхность костыля.

— Когда это перестанет быть нужным, тогда и приходи. Сам. На своих двоих.

Тяжело выдыхаю. Горб словно становится больше и давит к земле. Но сказать ничего не успеваю: Леку уже уходит к краю площадки и собирает всех остальных.

Разворачиваюсь на костылях и ковыляю к каменной скамье у входа в галерею. Смотрю как взлетают знакомые ребята. Айше аккуратно шагает вниз, Лата и Лей стартуют одновременно и сразу же взмывают наверх. Лейка обгоняет брата и смеется.

Вытягиваю ноги. Так странно, что они чувствуют. Не всё, конечно, но боль, холод и тепло, прикосновение, уже точно.

Ставлю их так, чтобы можно было опираться ступнями о каменный пол. Поднимаюсь, опираясь ладони о скамью.

Если отпустить руки — упаду. Точно упаду, ноги уже подкашиваются.

Зажмуриваюсь от напряжения до разноцветных кругов перед глазами. Когда открываю, вижу перед собой хмурого Тима.

— Давай сюда руки, — говорит он.

Я мотаю головой и пытаюсь сесть.

— Руки давай! — рявкает Тимур, — Ну, быстро!

Я отрываю правую руку от скамьи, протягиваю вперед и почти падаю на Тимура. Он подхватывает.

— Твою мать, Кир, ты чего падаешь? Стой, я держу.

Держит крепко. Я стою на своих ногах, не костылях, почти минуту. А потом прошу осипшим голосом:

— Отпускай. Я упаду.

Но упасть не успеваю, Тимур помогает сесть на скамью. Ноги дрожат от напряга. Почему трясутся руки, я не знаю. Но меня бьет крупная дрожь. Выгляжу, наверное, как псих.

— Ты чего, Кир? Злишься опять на меня, да?

Он смотрит на меня с тревогой. Я не могу ответить — просто хватаю ртом резкий холодный воздух и пытаюсь унять дрожь.

Я не злюсь. Даже и не думаю злиться.

Я вспоминаю это ощущение, безумное, волшебное ощущение, что я стою, и меня колотит.

Получилось. Неужели получилось? Пусть Тимур меня держал, но стоял-то я сам.

— Тим, я стоял, — говорю я. и меня вдруг прорывает на нервный хохот, — Я сам стоял! Сам, Тимка, сам! Видел, да? Я могу, слышишь, я могу!

А потом плачу. Сам не хочу, но плачу. Слезы холодят щеки. Торопиво вытираю их рукавом свитера.

— Ну ты что, Кир? — Тимур заглядывает мне в лицо, — Всё же хорошо.

Да, всё хорошо.

Я смотрю на тонкие силуэты в небе. У меня получится. Должно получиться.

6.

Второй вечер я провожу в библиотеке. Я не читаю. Не люблю читать. Просто сижу в огромном круглом зале и смотрю в окно.

Библиотеку я нашел случайно. Шел по одному из коридоров и увидел маленькую дверь. А за дверью зал с высокими потолками. Крикнешь — будет эхо. У круглых стен — стеллажи с книгами. Я такие залы только в кино видел. И пусто…

Бродить по замку никто не запрещает. Просто ребята устают после полетов. А у меня полетов нет.

Вчера я сидел в кресле у окна до ночи. Смотрел на горы и думал о ребятах. Наверное, Леське-скрипачке тут бы понравилось. Настоящий замок, как в фильмах и в книжках. С галереями и переходами и узкими коридорами. С настоящими каминами и факелами.

Ноги болят. Они теперь не перестают болеть. Я пытаюсь ходить, только без Тимура еще не получается. Он говорит, что это из-за того, что мышцы слабые. А я думаю, что просто боюсь.

Тимур не всегда со мной. Ему интересней с ребятами. Там шутят, болтают, смеются. Он умеет дружить. Со мной ему скучно, наверное. Я не обижаюсь. А чего тут обижаться? И мне нравится сидеть здесь в одиночку. Это думать не мешает.

Дверь в библиотеку со скрипом открывается. Я оборачиваюсь. Держа перед собой факел, входит Леку. Видит меня и вздыхает.

— А, это ты… Чего сидишь в темноте?

Я жму плечами. Сижу… нравится.

Леку странный. Фиона простая, может смеяться, шутить. Может быть, потому что совсем молодая, лет на десять старше нас. А Леку много лет. Он строгий. Говорит мало и только по делу. Айше говорит, что он хороший учитель. Я не знаю. Он не разрешает мне ходить на занятия.

— В библиотеке принято книжки читать, юноша. А не в окошки глядеть, — говорит он, ставя факел в крепление на стене. Я зажмуриваюсь. Даже такой свет слишком яркий после темени за окном, — Или у тебя с чтением так же как с полетами?

Краснею. О полетах все говорят. Лейка сказала вчера, что когда ты в небе, о плохом не думаешь. Просто летишь. Как будто ты — часть ветра. И еще, когда летишь, понимаешь что правда, что нет. Что стоит делать, и чего делать не стоит. Наверное, поэтому нас и учат летать.

— Я научусь, — говорю я глухо.

— Летать или читать? — усмехается Леку.

— Читать я умею.

Он встает и идет к полкам. Возвращается через минуту с какой-то книгой в руках. Бросает ее мне на колени.

— Держи. Прочти ее.

Я осторожно беру ее в руки. Тяжелая. А обложка мягкая, как будто из кожи. Надписей нет.

Смотрю на Леку. Мотаю головой.

— Не буду.

— Почему?

— Не хочу.

Старик нагибается, забирает у меня из рук книгу и смеется.

— Вот и с ногами так же, мальчик. Захоти.

Ночью я просыпаюсь от птичьего крика за окном. Резко сажусь и смотрю в ночное небо. Луну пересекает крылатая тень.

Гарпии. Стражи.

Вспоминаю хищный клюв и медное оперение и вздрагиваю.

Уснуть снова не удается. Слишком ярко светит луна. Слишком свеж в памяти вечерний разговор с Леку.

Я пододвигаюсь к краю кровати и свешиваю ноги вниз. Рука привычно тянется к костылям. Одергиваю себя. Надо встать. Самому.

Просто захоти.

Переношу тяжесть тела на ноги и встаю. Ноги сразу же начинают дрожать. Но не так сильно, как еще вчера. Теперь нужно сделать шаг. Делаю глубокий вдох и шагаю вперед. Получается. Я даже не заваливаюсь в сторону. Еще один шаг. И еще один.

Останавливаюсь у окна, прислоняюсь к стене. Со лба течет пот.

Я смотрю на темнеющие горы, на звезды и на светлеющее где-то далеко, на востоке, небо, и понимаю, что все это по-настоящему. Я хожу. Я горбун, калека, урод, но я хожу. И я смогу летать.

Возвращаться в кровать легче и труднее одновременно. Легче, потому что знаешь сколько тебе идти. Всего три шага. Труднее, потому что в ногах страшная усталость. Сажусь на кровать и вместо того, чтобы уложить ноги руками, пытаюсь сделать это сам. Движение дается с трудом.

Но я могу это сделать.

Я ложусь поудобнее, укрываюсь с головой одеялом и принимаюсь мечтать.

Утром самое тяжелое — не смотреть на костыли. Они стоят, прислоненные к прикроватной тумбочке.

Я решительно встаю на ноги и иду в ванную. До нее дальше, чем до окна. Шагов десять, не меньше. Но дойти получается едва ли не быстрее, чем ночью. Ноги словно стали крепче за прошедшие часы. Они болят и подкашиваются, и со стороны я наверное очень глупо выгляжу. Но у меня получается и стоять, и идти.