Охотник за бабочками 2

Сергей Костин

Охотник за бабочками 2

ЧАСТЬ 2

— Летять утки! Летять утки…, — голос Кузьмича вознесся до непереносимо визгливых высот, — … И-и два-а гуся-я-я!

— Может, хватит, а? — я на секунду вынул палец из правого уха и сделал вежливое замечание Кузьмичу, который развлекал нас песенным образом уже целых четыре часа, — Тошно!

— Тошно, командир, бывает при больших перегрузках, — Кузьмич размял губы, набрал воздух и продолжил: — Летя-ят….

Я заткнул ухо.

В дальних перелетах, конечно, скучно. Но не до такой же степени я оскучнел, чтобы целый день слушать Кузьмичевские завывания. А ему нравится! Голос, видите ли, у него прорезался.

— Что? — Кузьмич, разевая беззвучно рот, толкал меня в нос, — Ну что тебе?

Кузьмич тщательно проверил состояние моих ушей, открыты ли, и только после осмотра заявил:

— А знаешь ли ты, командир, кто песню эту замечательную сочинил?

— Ты, Кузьмич. Ты, — на все согласен, лишь бы не пел больше.

— А вот здесь ты не прав. С большой буквы не прав, командир. Сочинил ее народ. Давно, правда, сочинил. Но как видишь, песня эта жива. Давай-ка я тебе напомню второй куплет…

Я ловко поймал неудачно оказавшегося рядом Кузьмича в кулак и стал настойчиво сжимать его маленькое, но очень жизнелюбивое тельце. Но даже из этого, совершенно бесперспективного положения, Кузьмич умудрялся напрягать голосовые связки:

— Эту песню, командир, ты все равно, не задушишь и меня, ты, не убьешь.

— Кто помешает мне? И почему я не сделаю этого? — я злорадно улыбался, наблюдая за перекошенным лицом Кузьмича.

— Потому, что брехло ты, командир, — Кузьмич хрипел и, как мне показалось, даже его крыло, торчащее между пальцев кулака, посинело, — Брехло и трепло!

— Это почему? — мне стало интересно, и я слегка ослабил хватку. Кузьмич не преминул этим воспользоваться и, извернувшись, укусил меня самым бессовестным образом. Естественно, что стерпеть такой наглости, но еще больше боли, я не смог, и выпустил подлеца из железных оков.

Кузьмич, припадая на одно крыло, взмыл к потолку и приземлился на край плафона. Там, изредка бросая на меня недружелюбные взгляды, он стал расправлять помятое крыло.

— Так почему же это я трепло и так далее? — заело меня!

— А потому, что врать больно горазд, — сообщил Кузьмич, присаживаясь, — Я тут давеча в Большой Галактической Энциклопедии поковырялся.

— И что?

— А то! Наврал ты мне про дядю Пушкина.

— Ну-ка, ну-ка! — возмутился я. Меня, все детство проведшего в библиотеке паПА, смеет обвинять какой-то таракан? Ну не таракан, а бабочек, какая разница.

— Никакой он, во-первых, не дядя, — Кузьмич поймал тему и теперь у него это надолго. Пока не выговорится, — У него свой дядя был. Строгий, но справедливый и честный, только болел часто. И не был Пушкин революционером. И не держит он за пазухой гранату.

— Хм! — сказал я, — А за что же ему тогда памятник поставили? И дорожку из марсианского камня выложили, чтоб травой не зарастала? За глаза красивые. Гранату он за пазухой держит. Уверен.

— Нет, — Кузьмич покачал головой и поболтал ногами, — Не гранату, а томик стихов. Поэтом он был. Точно. Был он, понимаешь, невольником чести, и погиб от клеветы толпы. Толпа в то время ни хрена в поэзии не понимала. Как ты, командир.

— Хорошо, — согласился я. С Кузьмичем трудно не согласится, — Пусть поэт. Я же не могу всего знать. И, вообще, ты к чему этот разговор завел?

— А к тому…, — бабочек, позабыв про обиды, спустился вниз и примостился у меня на плече, — Вот песня… Да не буду я петь больше… Ее народ сочинил. На века. Пушкин тот же. Помнят его, в энциклопедии прописан. А вот про нас с тобой, командир, кто через века вспомнит? Кто песню о нас сложит? А? И я не знаю.

— Может какой дурачок и сыщется, — пожал я плечом, — И напишет про нас песню. Ну не песню, тогда может книжку. Премию за нее получит.

— Про нас не напишут, — вздохнул мой маленький друг, — Что про нас писать? А тем более премию… Скажешь, тоже. Премии за что дают? За сказки всякие глупые, с драконами да гномами дурными. А за правду жизни, то есть вот как раз про нас с тобой, не-а. Глухо.

Мы помолчали немного. Первым не вынес мучительной тишины Кузьмич. Почесав за ухом Хуана, который все это время внимательно слушал наш спор, Кузьмич переключил все свое внимание на Корабль.

— Слышь, Волчара! Хорош дурью маяться. Что думаешь по теме?

Волк, он же Вселенский Очень Линейный Корабль, недовольно заскрипел переборками, оторванный от увлекательнейшего занятия. Он гонял по палубе игрушечную железную дорогу. С маленькими домами, паровозиками, вагончиками, деревьями, мостами и горками. Имелся даже маленький стрелочник, на которого Волк все время орал. Потому, что составы постоянно врезались друг в друга, сходили с рельс и валились под откос.

— По теме? — Корабль неторопливо убрал под пол железную дорогу и на его место выдвинул тумбочку гирокомпаса. Не рабочего, по причине полной ненадобности, — По теме вашей скажу одно. С вашим поэтом не летал, гранат ему за пазуху не совал, и стихи под звездами не декламировал.

— Серость ты, — бабочек брезгливо поморщил нос, — Сельпо.

Корабль недовольно заскрипел переборками, и я почувствовал, что вскоре может случиться гроза. А я, как командир, вверенного мне корабля, не имел права допустить безобразий на этом самом вверенном мне корабле.

— Кораблю доложить командиру о технической исправности и предоставить полный отчет о маршруте, — голос мой был строг, а брови насуплены.

— Вот-вот, — влез Кузьмич в действия командира, — Долго нам еще в космосе бултыхаться? Сколько еще пендюрить до цели?

Волк загудел панелью управления, повилял задом, определяя силу звездного ветра и доложил. Четко, как того и предписывал корабельный устав:

— Техника в исправности. Силовые установки загружены на тридцать два и мелочь какая-то процентов. Радиация отсутствует. А до цели… Хуана своего спросите. Он мне только направление месяц назад дал и, говорит, шпарь, никуда не сворачивая. Я и шпарю до особых распоряжений.

Вот черт. Так всегда. Сам не проверишь, никто не сделает. Хуан сказал. Хуан приказал. Кто командир? Хуан много чего может наболтать. А лететь-то нам.

— Кузьмич, подсоединяй Хуана. И побыстрее. Может уже проскочили, что искали. Вот душа мохнатая.

Кузьмич с первого раза нащупал на Хуане разъем и сунул в него кабель. Хуан задергал ресничками, прося подсоединить и селектор.

— Обойдешься, — бабочек проверил крепеж и похлопал кота по одной большой голове, — Ты, вон, лучше с Волчарой общайся. А то голос у тебя больно уж неприятен.

У самого-то не лучше. Но встревать в отношения между Кузьмичем и Хуаном не буду. Бабочек к коту приписан, вот пусть с ним и работает.

— Есть контакт, — сообщил Волк, — Скачиваю данные… Продолжаю скачивать данные… И еще продолжаю…

— Сообщишь, когда закончишь, — попросил я Корабль. Это надолго. Пока мнениями обменяются, пока потреплются о чепухе, времени много пройдет.

— Готово, — а может и ненадолго.

Корабль отсоединился от Хуана, втянул кабель и крякнул.

— Чего кряхтишь, — строго спросил я, — Докладывай уж.

— Да докладывать, в принципе, нечего, — голос Корабля был слишком спокоен. Не к добру. И звездочек на борт себе давно не просил. Наверняка что-то случилось, — Дело такое… Двигаемся мы правильно. Точненько к якудзянам в систему. Нет! С другой стороны залетаем. Все одно не объяснить. Что еще? До намеченной цели примерно сорок световых. Может пятьдесят….

— Шестьдесят, — подсказал я.

— А может и шестьдесят, — легко согласился Волк, — Вот пролетим якудзян насквозь, а там уж по прямой, без остановок.

— А у якудзян что? — насторожился я, — С остановками?

— Дело тут такое…, — замялся корабль, притушив освещение, — Прокладки резиновые у меня заканчиваются. Если не пополним, канализация со всех щелей попрет. Стало быть необходима немедленная доукомплектация.