Однажды осенью

Наталья Рузанкина

Однажды осенью

Последние, вызолоченные живым осенним светом листья тонули в омутной черноте, а он сидел на берегу и смотрел на свое меркнущее царство.

«Засыпает… — с улыбкой думал он. — Все засыпает. Скоро все озеро, как в золотой чаше, будет в листьях, а деревья будут стоять безлистые, сквозные, странно-спокойные, и проваливаться в сон… Люблю я это время!»

Он обернулся. Лазурно-паутинное пространство до холмов гасло торжественно, неторопливо, и он подумал, что именно вот так, медленно и величественно, должна уходить Красота, уходить из мира, из природы, из души, оставляя после себя тонкий золотой поющий отблеск. Торопливые треугольники птиц, как серые письма, таяли в безоблачной, блистающей выси, колебля бездны, от которых захватывало дух, и он запрокинул голову, вглядываясь в эти бездны, и его корона из листьев упала на сухую осеннюю дорогу. «Октябрь, и уже у самых дверей. Вновь всему засыпать, а мне — отправляться в путешествие, в далекие ясные горы, к ледяным лучистым облакам, лугам, цветочному безумству. Там…»

— Привет, — она вышла из чащи розового, как рассвет, бересклета, и с волос ее стекал холодный дождь, хотя дождя и не было вовсе, и от нее пахло туманом и тлеющими травами, а на маленьком бледном лице яркой, живой бирюзой горели глаза.

— Я только подумал, что ты подходишь к озеру. Я почему-то знал, что владычицей октября будешь именно ты…

Маленькое лицо ее вспыхнуло скорбно-торопливой улыбкой, дождь с волос заморосил сильнее.

— Мне вновь повезло, и я вновь владычица октября. Октябрь, октябрь и еще раз октябрь. Мафия Временного Совета неумолима… Боже, если бы я не была бессмертна, я бы удивилась! Они сделали это нарочно, они знают, как я ненавижу дождь!

— Чем могу… — мантия из кленовых листьев легла на зябкие плечи гостьи. — У меня еще вечер и ночь, можем разжечь костер и сварить кофе.

— Ты не должен этого делать, и я не должна. Они узнают…

— В моем царстве нет шпионов, и я ничего не боюсь…

В котелке душисто дымился горячий горький кофе, скрученные кленовые листья вместо кубков отливали червонным золотом. Янтарно расцветал костер в затихшем лесу, высокими мигающими звездами переливалась осенняя ночь.

— Взгляни, какая красота. И всё — накануне твоего прихода… Мир ничего не забыл, мир любит тебя.

— Если бы он знал, во что я превратилась. — Она опустила голову, бессильно сцепив руки на коленях. — Когда-то мы были богами…

— Мы не были богами, дорогая. Мы просто были созданы прежде людей, и нам были отданы во владение леса, луга, реки, моря. Я был владыкой леса, ты — Девой озера в моих владениях… И мы были безмерно, безгранично, ошеломительно счастливы…

— А потом пришли они, — она заговорила зло, с надрывом, и яркие, как бирюза, глаза ее потемнели. — Почему ты не убил их?! Они изуродовали твой лес, отравили и сожгли мое озеро…

— Я не убийца, — он успокаивающе улыбнулся. — Новыми хозяевами мира в то мгновение были они, и с той страшной поры они многому научились. Нужно уметь уступать, дорогая. Свои владения, свои престолы, свою любовь, наконец, чтобы вновь с обновленным, очищенным после разлуки сердцем вернуться к этой любви, к земле и короне. Я…

— Ты и вернулся в свой лес, но не царем его, а духом сентября. Из всей природы, из всего великолепия ее жизни и законов тебе остались лишь времена года. — Она пригубила остывающий кофе, глядя поверх резьбы бокала-листа в затемненное лицо его.

— Нет… Пусть на единственный месяц в году, но я вернул себе владения и корону…

— А любовь?

Он усмехнулся, разглядывая звезды в кипящей поверхности котелка.

— А любовь сделала другой выбор…

— Ты лжешь, дух сентября! Ты не смог отомстить даже за мое озеро, как ты смеешь говорить о моем выборе…

Молчали. Костер гас, кофе остывал, звезды бледнели, но светили еще, как бы пытаясь задержаться в этой ночи, лучшей из ночей последних лет его жизни. Пепельная полоса засветилась на горизонте.

— Наверное, первый октябрьский рассвет будет похож на тебя — такой же сумрачный, замкнутый и красивый. Прости, но за озеро отомстили другие…

Облетала осенняя ночь, облетала лиственно, важно, и когда блеснула на горизонте в печально-бледном свете утренняя звезда, женщина с темными, будто залитыми дождем, волосами засмеялась в лицо духу сентября:

— Ступай в горы, странник, ты странствуешь всю жизнь и не смог защитить ни моего озера, ни своего королевства. Твой золотой билет с тобой, странник, билет, который каждый раз ты вытаскиваешь с такой погибающей улыбкой назло этим сволочам из Временного Совета. Что тебе там прописано в нем? Горный рай? И оттуда, говорят, начнется наше возвращение, возвращение трусов и мертвецов к потерянному нами?.. Подожди, я попробую тебе описать, какой он. Ты любишь совершенство, ты, наверное, выбрал себе самое ослепительное место в подлунной. И там радуги из снега и цветов, луга в золотом тумане и росе, малахитовые водопады, и там ты с печалью веришь в то, что ты по-прежнему Владыка… Владыка утраченного. Страшно ведь не то, что с нами это произошло, а то, что, обратись время вспять и вернись всё вновь, — мы оба поступили бы так же…

Теперь и по лицу ее стекал дождь, и она смахивала холодеющими руками ледяные колкие капли, а он смотрел и думал, что она, именно она рождена для лугов и птиц той земли, где уединится он скоро, что радуги и цветы должны зазвучать под ее легкими шагами, а малахитовые водопады — затрепетать от рук ее, а мир, воздушный, горный, блистающий, — улыбнуться на ее тревожную красоту.

Он взглянул вниз, под обрыв: там на песке одиноко скучал вчерашний автомобиль цвета кленового листа.

— Я уже отметила свой приход, не беспокойся, — насмешливо сказала женщина с дождливыми волосами.

Волна темного холода шла от обрыва, и он понял всё.

— Ты уже успела убить?

— Успела… — женщина равнодушно смотрела под обрыв. — Он и приехал… умереть. Разбросал по салону фотографии жены, долго рассматривал какие-то деньги. Я проходила мимо дождем и остановилась, и взглянула в окно. У него было лицо такое же, как и у меня, когда сожгли мое озеро, и я решила, что ему не нужно больше мучиться, и улыбнулась…

— Да, ты умеешь улыбаться, — он с грустью взглянул в лицо ее, покрытое тенью. — Когда-то улыбкой, я помню, ты зажигала свет в озере.

— А потом в нем зажгли другой свет, — жестоко засмеялась она. — Целое пламя! Оно кричало, умирая, и я кричала, а ты держал меня за руки и говорил, что века наши прошли и власть наша кончилась, что пришли новые, а мы должны уступить. И мы уступили. Ты — свой лес, я — свое озеро, и посмотри, что с нами стало. Мы, словно воры, воруем время, которое раньше принадлежало нам — всё, без остатка; мы, словно воры, прокрадываемся в свою прежнюю вечность, которая ныне принадлежит другим, и пытаемся вновь воцариться в ней на какой-то жалкий отрывок года, чтобы потом вновь отправиться в изгнание с земли до очередного Круга Света, который решает, кем нам быть на этот раз! Почему четыре старых урода, которые раньше, видите ли, именовались Повелителями Воды, Неба, Земли и Солнца, теперь, лишившись своего «повелительства», создали Совет, столь же идиотский, как сами, и выбирают нам судьбы на основании того, что мы были меньшими владыками, чем они… но все-таки владыками… Да, у меня было всего лишь небольшое озеро, и белые лилии, застыв, дремали на темном стекле его, и стрекозы, сверкая, дрожали над ним, и я звалась Девой Озера, а ты… ты был Повелителем леса и самым дорогим, что было в моей жизни… после озера. Почему ты предал меня?

— Я не предал, я спас тебя. Просто жить — разве этого мало? А что у тебя произошло с Советом?

— Ничего. Просто в один прекрасный день я сказала, что думаю о них, об их трусости и слабости, о том, что даже звериные цари защищают свои престолы, а они ведь были царями мира… И тогда они назначили вот этот темный билет, вот это проклятие: вечная печаль, вечный туман, вечный дождь. Быть вечным октябрем — каково?! Это мне-то, так любившей цветы и солнечный свет! Я пробовала путешествовать, но так ненавижу нынешний мир и его новых повелителей, что отказалась от этой затеи, и теперь от октября до октября я, как какой-то проклятое животное, сплю в зеленой пещере на берегу ручья. Я ничем не владею, ничего не оберегаю, я только ненавижу. Если бы я не была бессмертна, то убила бы себя…