Девятое имя Кардинены (СИ)

— Хм. И какое у тебя философское или какое там звание — бакалавр?

— Нет, поднимай выше — магистр. Magister philologiae, диссертация по сопоставлению северобедуинских стихотворных размеров Корана с ритмикой и языком речений так называемого списка Q в обратном переводе на сиро-арамейский язык.

— Что называется, круто.

— Вы про магистра? Это же по-здешнему, обычный вузовский выпускник. Хотя сами выпускники получались не совсем уж обыкновенные. У нас тогда был самый пик поттерианского бума и распевались некие стишата:

«В Бычьем Броде все магистры и волшебники притом.

От того их рукомесла школа ходит ходуном!

Все преграды одолеем и препоны все порвем,

Нерушимым мавзолеем станет наш любимый дом!»

— Н-да, ты, выходит, сразу и философ поэзии, и поэт.

— Куда уж нам! С ямба на хорей перебиваемся. Вот мой милый па…

— Да уж, вот кто был поэт истинный.

— На мои способности он не повлиял так, как на выбор темы: он же в свой последний год Хайама изучал. Вместе с Фицджеральдом.

— Суфизм, значит. А почему ты либо в Британии не осталась, либо в Лэн не вернулась? Тема им близкая… Трений с их властями меньше, чем с нашими… и вообще логичнее.

— Я дама и в логике не сильна. В Объединенной империи наши каждый день поют псалом «На реках Вавилонских», так сказать, сидели мы и плакали. А я это занятие недолюбливаю, признаться. Ну и мама с братьями у меня не на берегу и не в горах, а в эркском лесу проживают. Мы с ними списались, я обещала навестить, как устроюсь в городе Эдине. А что до трений — вы разве не высшая из властей?

— Как посмотреть. Президента в этой стране держат скорее из эстетических соображений, чем для истинной надобности.

«Интересная особа, — думал меж тем Лон Эгр. — И сама небесная какая-то, и платье: немодное, фасоном проще наволочки, но крылатое. И совершенно синие глаза. Ишь ты, магистр филологии!»

— Одним из моих секретарей я могу тебя взять, учитывая заслуги твоего покойного отца и моего друга. Мы ведь его народным героем объявили. По правде говоря, страшно далек он был от политики, как все стоящие люди искусства, но мы тут всё и вся поворачиваем с ног на голову.

— Нетипичный вы глава правительства, как посмотрю.

— Только в дни сильного ветра. Глупо, девочка, на седьмом году народной власти опасаться собственного окружения, но я… я боюсь.

— Что же, придется мне и к этому привыкать.

И снова вокруг один гудящий воздух.

Бусина шестая. Альмандин

Дул упорный, нудный норд-ост, который, идя против волны, загоняет теплую прибрежную воду назад в море, вздымает песок на гребнях дюн и заставляет всякую мелкую живность грудиться с подветренной стороны. Двое пешеходов брели по пустынному вечернему пляжу, заглядывая под кусты прилежащей к нему рощицы и прибрежные камни. От нормальных людей они отличались тафьями с вышивкой, надетыми поверх белых платков; спущенные на плечи края последних были обшиты висюльками, чтобы не раздувало и не срывало ветром.

Старшему и более властному было от силы лет двадцать пять: бледно-серые глаза с жестким выражением, горделивая посадка головы, выправка военного человека и наездника. Младший, элегантный красавец азиатско-тюркского типа, с острым и лукавым взглядом, казался двадцатилетним, однако такие белые волоски в холеной черной шевелюре появляются у людей подобного склада не раньше, чем в сорок.

— Зачем ты меня затащил в эти края, я понимаю. Захотелось погулять без водунов, или топтунов, или бодунов — словом, тех пьяноватых представителей доморощенного местного спецназа, которые пасут тебя, дурня-иноземца, — изрек младший.

— Ведите себя достойно, Таир-хан, — отрезал старший. — Здешние агенты слежения только играют в примитив. А вы, хотя бы номинально, посол государства Эро и наследник престола.

— Ну да. Посол при своем начальнике гвардии и наследник, которого парламент еще не соизволил выбрать из обоймы, где числится штук тридцать претендентов: братьев, кузенов и прочая. Но мы отклонились от темы. Это была твоя идея — побеседовать келейно на берегу. Побеседовали. От хвостов избавились, пустив их по следу моих телохранителей. А теперь, выходит, моих людей никак обратно не вызвать. Дернуло нас засунуть мобильник под камушек в пятидесяти метрах от себя.

— Я опасался, что наши эдинские хозяева вмонтировали в него подслушивающее…

— Или подрывное…

— Устройство. Проверить начинку было некогда.

— Вернувшись, по твоим словам, на то же самое место, мы не обнаружили ничего, и это в пустынном месте, где, кроме нас, ни души. Ты уверен, Стагир, что помнишь свою метку?

— Будьте спокойны.

— Увы! Умение приделывать ноги ко всему, что плохо лежит, возведено тут в ранг национальной добродетели. Бедняга, по всей видимости, принял его за простой медальон с камушками. Надеюсь, он не будет слишком разочарован.

— Плохо даже не это. В поисках мы ушли так далеко, что, по-моему, потеряли направление. Наша резиденция рядом с правительственными дачами: там хотя нет изгородей, зато полно псов — четырехлапых и двуногих. А вот спросить не у кого.

— Хоть бы того воришку изловить… Постой, видишь?

Неподалеку на гальке лежала стопка разноцветных тряпок, придавленная босоножками. Их стерегла огромная черная собака, которая при виде чужих показала клыки и утробно рыкнула. Они сели неподалеку, наблюдая.

— Только безумный полезет в воду, когда она холоднее, чем ранней весной, — заметил Таир-хан. — Или самоубийца.

— Значит, дело лишь за выбором.

В этот момент оба узрели владельца. Женщина плыла, с силой рассекая воду, при выдохе опуская в нее лицо. Поднялась на ноги совсем близко от берега — дно было крутым. И они увидели, что она совсем нагая, светлая, точно жемчужина, даже треугольник золотистый, как и гладкие волосы, небрежно закрученные в косу и сколотые в узел. Слишком худощава, чтобы казаться красивой — но от нее исходит мерцающее сияние. И так спокойно держится, так легко ступает по камням, что им стало неловко от своей одетости.

— Спасибо, что постерегли мои вещи, — сказала она с юмором, вытаскивая из-под собаки купальное полотенце.

Голос у нее был необычный: низкий, но звонкий и такой же летящий, как она сама. Натянула на влажную еще кожу платье — холщовое, довольно-таки незамысловатое, однако сплошь расшитое цветочным орнаментом в излюбленной эдинцами зелено-желто-оранжевой гамме. Расчесала волосы, отчего они слегка завились на висках.

Одевшись, деловито скомандовала:

— Теперь пойдемте. Я заберу ребятишек — они неподалеку в лягушатнике плещутся. И прямо ко мне.

— А мы тут при чем? — удивился Стагир.

— Штраф с вас полагается за нескромность, господа Актеоны, — рассмеялась она. — Мусульмане, тоже мне: хоть бы глаза отвели. Да это шуточка, сама повинна: разбаловалась. Здесь чужаки не имеют права появляться, так что вы, как мы говорим, вошли по шерсти, а выходить придется против нее. Вот и ждите, пока я вам визу выправлю.

В плоском и поэтому довольно теплом лимане бултыхалось с полдюжины ребятишек под присмотром двух лохматых псов размером в половик и таких же черных, как их сопровождающий. Завидев женщину, все они мигом выбрались на берег. Сначала дичились двух чужаков, но мигом сориентировались и сели на хвосты, задрав морды и мордашки кверху. Таиру пришлось оделять всех: спасибо, в кармане пиджака нашелся пакетик фруктовых леденцов и несколько соленых галет. Досталось каждому по штучке того и другого. Одна галета осталась без пары — он подумал и протянул ее женщине. Та глянула в недоумении, но вдруг улыбнулась, разломила галету и съела половину, отдавши Таиру вторую.

Потом они послушно шли против течения спокойной реки, впадающей в море. Ветер на ее берегу разбивался о деревья и вел себя посмирней, но зато дул в лицо, так что они им захлебывались и дышали в сторону. Наконец, впереди показался причал с лодками. От него широкие ступени, местами сильно выщербленные, вели к каменной, первобытного вида стене с остриями-пиками по всему верху, заново крашенными черной краской. Так же была поновлена и калитка из кованого чугуна, очень красивая.