Виртуальный свет

ению, вы не внушаете мне такого ощущения.

И снова - охота на невидимую паутинку. Или зеленого чертика?

Райделл взглянул на рентакопа, но тот ничего не видел и не слышал. Кой хрен, он там что, совсем уснул?

- Леди, - осторожно начал Райделл, - да из вас же торговый менеджер, как из моей жопы - соловей. У вас же совсем крыша съехала.

Брови Джастин Купер взлетели на середину лба.

- Вот!

- Ну что - вот?

- Краски, мистер Райделл. Жар. Сумеречная полифония, вербальное многоцветие немыслимых глубин распада.

Вот это, наверное, и называется "лихорадочный бред". Взгляд Райделла снова остановился на негрокойке.

- У вас же тут, думаю, и черные тоже бывают. Они как, не жалуются на такие вот штуки?

- Отнюдь! - Сумеречная Джастин презрительно дернула плечиком. - Наши клиенты, в числе которых есть несколько весьма богатых афроамериканцев, прекрасно понимают, что такое ирония. А куда им без этого деться.

Интересно, какая тут ближайшая станция метро - и сколько до нее тащиться, до этой "ближайшей"? А Кевину Тарковскому так все и объясним - не вышел я, значит, рылом. Хреновый я южанин, не южный какой-то.

Рентакоп открыл дверь.

- Простите, миссис Купер, но не могли бы вы сказать, откуда вы такая родом? - обернулся напоследок Райделл.

- Нью-Гэмпшир.

Дверь за его спиной закрылась.

- Долбаные янки, - сказал Райделл жестяному "порше". Любимое папашино выражение неожиданно заиграло свежими, яркими красками. Такое вот, давись оно конем, вербальное многоцветие.

Мимо прополз немецкий грузовик, длинный и суставчатый, словно гусеница. Только что не мохнатый. Райделл ненавидел эти машины, ходившие на растительном масле, - ну как это можно, чтобы выхлопные газы воняли жареной курицей?!


.5.
БЕССОННИЦА


Сны курьера состоят из обжигающего металла, вопящих и мечущихся теней, тусклых, как бетонные надолбы, гор. Склон холма, похороны.

Сироты лежат в пластиковых светло-синих гробах. Цилиндр священника. Первая мина была полной неожиданностью, никто не заметил, как она прилетела с бетонных гор. Мина пробила все - холм, небо, синий гроб, женское лицо.

Звук слишком огромен, чтобы вообще считаться звуком, и все же он не мешает им слышать запоздалые, только теперь долетевшие хлопки минометов; они смотрят на серую гору, там вспухают белые, аккуратные шарики дыма.

Словно подброшенный пружиной, курьер садится посреди широкой, как поле, кровати, в его горле застрял немой, оглушительный крик, слова языка, на котором он давно запретил себе говорить.

Голова раскалывается от боли. Он берет с тумбочки стальной графин и пьет тепловатую, безвкусную воду. Комната качается, расплывается, снова становится резкой. Курьер заставляет себя встать, идет, не одеваясь, к высокому старомодному окну. Раздвигает тяжелые занавески. Сан-Франциско. Рассвет, похожий на старое, потемневшее серебро. Сегодня вторник. Это не Мехико.

В белой ванной он жмурится от неожиданной вспышки света, плещет на онемевшее лицо холодной водой, трет глаза. Сон отступает,