Ловец (СИ)

На деле все оказалось не так блистательно, как в рекламных проспектах: в ледяной витрине оказалось не очень рыбно – гигантский солнечник, ничем не примечательный морской волк, дорада и барабулька, а в аквариуме лениво колыхались два синеватых ската и шевелили усами несколько бодрых лобстеров. Соня выбирала долго – наконец указала пальчиком со свежим маникюром на дораду, попросила запечь ее в соли, затем заказала вина, и вот они уже сидели за столом – скатерть белая, как снег, масло и горячие булочки, а Соня напротив – завитая и свежая, в белом шифоне, как будто ее саму держали в витрине со льдом, как будто бы было еще только десять утра, да нет – как будто бы было еще только шестнадцать лет. Антон даже испытал секундный укол сожаления: он же все делал для того, чтобы потерять эту красоту – безрассудно, бессмысленно, ужасно.

Спасский допускал мысль, что его могут найти в Ротонде разделанным на несколько кусков, похожим на только что виденное им филе морского черта, которое, в свою очередь, походило на кусок удава без головы. Но что-то несло его, тянуло – как говорится, в жизни подвигу мало места, но много мест для дурных идей. И одна такая идея уже заразила каждую клеточку его мозга, всего его существа, и избавиться от нее оказалось невозможно.

Они смотрели на реку, ели рыбу, пили вино – каждый со своим особенным наслаждением, а солнце садилось все ниже, и длиннее становились тени, и эти тени медленно двигались прямо к ним. Спасскому вдруг пришла в голову мысль, что, может быть, у Сони тоже есть некий таинственный план – и она не уезжает в Париж на две недели, а сбегает туда насовсем, навсегда, и у нее давно там налажены связи, оформлен каким-то образом вид на жительство, нашлась работа и уж точно есть мужчина – и вовсе не Эмиль, а какой-то другой, которого он давно просмотрел, очень давно. Может быть, для нее этот ужин – тоже прощальный и она ждала этого много лет. А муж – муж для нее был неким запасным планом, даже не планом B, а планом С, ведь стремления ее простирались намного дальше дома на Малой Конюшенной и работы туристическим гидом в Петербурге.

И на минуту эта картина так ясно представилась Антону, что он уверился – так оно и есть, и это не он причиняет боль, нет, напротив, удачно сложилось, что это ему теперь не могли причинить боли. Все это уже не имело значения. Никакого. Соня могла исчезать куда угодно и с кем угодно – она не могла исчезнуть дальше, чем готовился сбежать сам Спасский.

Они ужинали, как преступники, каждый из которых втайне обдумывает свое собственное преступление, и их больше ничего не связывало. Они обменивались дежурными фразами, были взаимно любезны, даже нежны, и каждый улыбался своему внутреннему, захватившему до самого сердца. Как хорошо, что у них нет детей, проскочила у Антона мысль. Это бы все неимоверно осложнило сейчас.

Он выпил больше, чем следовало, значительно больше, и все вокруг стало таким воздушным, таким приятно зыбким, как будто бы вечерний воздух колыхался и покачивал его, как вода. Чувство равновесия подводило, и ему казалось, что вся вселенная хитро подмигивает ему, все эти каналы, и грифоны, и мостики, и красные огни такси, и увядшие от жары бегонии на газонах, и зажигавшиеся желтым и розовым фонари… Провожая Соню на такси, он лыбился, как кретин, и пьяно покачивался, но она даже не рассердилась – наоборот, как-то снисходительно, как малыша, погладила его по щеке, прежде чем сесть в автомобиль. Огни такси уплыли за угол, а Спасский долго поднимался в свою квартиру по старой лестнице, зачем-то оглядывая все двери, останавливаясь на всех этажах, и собственная квартира показалась ему незнакомой. Что он здесь делал? С кем жил? Что любил?

Он еще пошатался по кухне, бессмысленно перебирая посуду и всякие милые безделушки, а потом дошел до спальни, рухнул на постель и уснул без снов, раскидав руки и ноги, как морская звезда в витрине со льдом рыбного ресторана.

***

Проснулся Антон моментально, точно от толчка, как иногда бывает – сразу с ясным, включенным разумом. Похмелья не было, и чувствовал он себя прекрасно, хотя в животе что-то дрожало, но он не мог понять, страх это или нетерпение.

Он сварил кофе, сжевал тосты с маслом и начал собираться – даже не зная, что брать с собой. Наверное, ничего. Он оделся в джинсы, футболку и легкую куртку, достал из гардероба небольшую кожаную сумку, куда уложил привычный командировочный несессер, пару белья и свежую рубашку. Смешно, подумал он, если Эмиль его убьет, все это пустит полицию по ложному следу – словно бы он спешил на поезд или в аэропорт… Только вот билетов никаких при нем не найдут.

К Ротонде он подошел без двадцати десять – и тут впервые испытал некое тяжелое чувство, не тоску, но что-то на нее очень похожее. Он не любил такие места – обросшие легендами, но на самом деле ставшие пристанищами наркоманов и самоубийц.

Ротонду на Гороховой довольно давно называли волшебным порталом, окном в иное измерение: она находилась в обычном, с виду особо ничем не примечательном старинном доме (причем ни со двора, ни с улицы никаких признаков оригинального сооружения не было и в помине) и представляла собой круглую парадную в окружении шести колонн, не прислоненных к стенам, вокруг которых спиралью поднималась кованая лестница. Легенда гласила, что дом был построен по заказу одного купца для собрания масонских лож, а некоторые мифы говорили, что для сатанинского храма. Масла в огонь домыслов подливал тот факт, что в необычном узоре решеток можно было без труда узнать стилизованные пентаграммы. Кроме того, Ротонда славилась двумя противоречившими друг другу надписями: сначала бросалась в глаза красная: «Добро пожаловать в Ротонду!», но на потолке вилась другая, кривая: «Забудь надежды, всяк сюда входящий…» И слухи о магических свойствах Ротонды ходили противоречивые: одни шли сюда за исполнением желаний и писали их на здешних стенах, другие боялись дьявола и предостерегали, что если попытаться подняться по лестнице Ротонды с закрытыми глазами, то никогда и никуда не попадешь, а будешь кружить по ступеням часами, а то и вечно.

Под лестницей имелась загадочная маленькая дверка – именно ей приписывались свойства врат в другие миры. Если же правильно сесть в ротондовом тупичке, можно было увидеть тень от седьмой, несуществующей, колонны. Имелся и подземный ход, который якобы вел из Ротонды прямо в квартиру Распутина, а на самом деле, как где-то вычитал Спасский, – к Витебскому вокзалу. Интересны были и акустические эффекты места: если двое вставали у противоположных стен и один что-то шептал, то второй слышал этот шепот прямо в ухо.

До революции здесь плясал и исходил на грех, безумие и дурманившие наслаждения дурной кафе-шантан и танцкласс Марцинкевича, который посещали известные воры и убийцы, в советское время – собирались хиппи и рокеры, позже нашли приют наркоманы – по тайничкам были рассованы шприцы и сигареты, а из окна на последнем этаже часто прыгали разочаровавшиеся в жизни подростки, так что его так и прозвали: «Окно самоубийц».

Антон, разумеется, знал о легендах родного города – он вообще интересовался историей. Помимо легенд об этой Ротонде, он слышал о том, что в Петербурге имеется всего шесть ротонд, пять из которых образуют пентаграмму. Причем они также не угадывались по внешнему облику зданий, где располагались. Но считалось, что именно Ротонда на Гороховой – ключевая и что через нее можно выйти в другое измерение. Поэтому ее еще называли Центром мироздания.

Спасский попал в Ротонду без приключений – в доме что-то активно красили, и все двери оказались полуоткрыты. В Ротонде Антон насчитал всего четыре квартиры, три из них, по его прикидкам, были коммунальными. Он никогда не бывал здесь раньше и оглядывался с интересом: стены выкрашены в белый цвет, сами колонны – в синий, ярким пятном выделялся небольшой кусок стены, который забыли закрасить – раньше на этом месте стоял холодильник, а потом его убрали, стена осталась некрашеной и теперь пестрела, зияла, вопила зловещими рисунками и письменами о загаданных желаниях сотен разных людей, приходивших сюда за надеждой.