Мистические рассказы

А.А. Измайлов

МИСТИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Феникс

I.

Кто-то сказал:

— А вы слышали о возродившемся Калиостро?

Он предложил самой безупречной подлинности пергаментный свиток.

И так как некоторые не слышали, то говоривший продолжал:

Сейчас об этом кричит весь Нью-Йорк, и газеты там полны этой новостью, как у нас скандалом в думе. Почти трудно верить, что это тот холодный, практичный, чуждый мистики Нью-Йорк, какой мы знаем. Все это из-за того, что там появился человек, который называет себя знаменитым именем Калиостро. Как вы знаете, этот странный человек — или, если угодно, великолепный шарлатан, — уверял, что он жил в прошлых веках и будет жить в будущих. Он! говорил, что при нем фараоны строили пирамиды, и будто бы он помнил праздники Нерона. Характерно, что новый Калиостро внешне похож на того, первого. На руке он показывает морщины, образующие латинское Д. Можно припомнить, что Калиостро уверял, будто это боровшийся с ним дьявол оставил на его руке инициал своего имени — Diabolus. Как у того Калиостро, у этого на левом плече большое родимое пятно в форме черепа. Родинки, господа, не поддаются подделке. Как тот, он выдает себя за целителя и чудотворца, и молва, действительно, уже приписывает ему кучу исцелений. Не в пример первому Калиостро, новый граф Феникс не берет ничего за свои чудеса, даже не останавливается в гостиницах и част ных домах, но живет в палатке, в поле. Когда от него потребовали удостоверения его имени, он предложил самой безупречной подлинности пергаментный свиток, скрепленный печатью и подписью Людовика Х11-го и выданный Джузеппе Бальзамо, по прозвищу Калиостро. Тут же подтвердились и его «особые приметы». У нас бы его все-таки выслали «куда-нибудь подальше, но там полицейская власть к нему безразлична, потому что он — «ничем не нарушает законов страны».

II.

— Если здесь что-нибудь удивительно, — сказал хозяин дома, — то только место действия. Это неожиданно и необыкновенно для Америки. Наоборот, это было бы вполне в порядке вещей в Петербурге и Москве, Мюнхене или Женеве. У нас необыкновенно любят чудо и готовы принять любого сыщика за юродивого, у немцев же еще по сейчас много шиллеровского идеализма, и я сам видел на их улицах людей, гуляющих в наряде Христа и проповедующих вегетарианство. Лично мне эта психология нового Калиостро кажется такой простой. Случайно среди хлама в лавке старого букиниста он находить какой-то документ позапрошлого века. У предприимчивого янки мелькает капризная мысль. Это ценный документ на любителя, но ценою его даже у господ любителей не сошьешь шубы. По темпераменту он — урожденный авантюрист, и ему предносится план красивой мистификации, которая может дать ему не только умственное развлечение, а и самое настоящее золото. Это ничего, господа, что он «не берет», — он будет брать. Умному шулеру всегда выгодно уступить первые партии. При нынешней хирургии, переделывающей курносые носы в греческие и подставляющей безногим стальные ноги, что за хитрость создать на руке искусственное скрещение морщин или родинку на плече. И потом «родинка в виде черепа». Одно и то же облако может сразу казаться похожим на верблюда, хорька и кита. Кто видел родимое пятно того, старого Калиостро, и какая родинка не похожа на череп?

III.

— Вы сводите случай к голой мистификации, — сказал заштатный профессор. — Вероятно, даже почти несомненно, это так и есть сейчас, там, в Нью-Йорке. Но, знаете, этот вопрос о человеческих двойниках, — не о галлюцинациях, которые видят некоторые расстроившиеся субъекты, — а о подлинных, страшно похожих на вас людях, иногда с физическим сходством соединяющих и какое-то внутреннее, духовное сродство, — он не такой пустой, простой и безынтересный. Несколько лет назад, работая над сочинениями и биографией известного малороса-философа Сковороды, я был удивлен одной странной частностью его жизни. Весь вообще он, как вы знаете, был какой-то странный. Ходил всю жизнь от помещика к помещику с одной свиткой, посохом и библией под мышкой, постоянного пристанища не заводил, денег не держал. Чуточку, кажется, подражал ему наш покойный Владимир Соловьев, ютившийся по друзьям или гостиницам, хотя, правда, и столь недурным, как «Hotel d’Angleterre». Но и духовно Сковорода был страннее. Жил в области каких-то мистических предопущений и подсказов, верил какому-то своему гению. Раз услышал в Киеве, на Подоле словно бы трупный запах и заторопился сейчас же уйти из Киева. Ушел, а там через три дня открылась чума, которая так и пошла косить город…

— Но, позволь, — сказал его брат, старый чиновник в чинах, — при чем собственно тут двойник?

— Сейчас будет, — успокоил профессор. — Несмотря на тогдашнее отсутствие путей, Сковорода сумел побывать за границей. И вот раз, в Лозанне, он встретил странного человека, по имени Даниил Мейнгард. Это был второй Сковорода, — совершенно похожий на него внешне и изумительно, до чудесности отразивший все его умственные стремления и нравственное миросозерцание. Сковорода был ошеломлён. Он сошелся с Мейнгардом до горячей дружбы, почти до братства. Какая-то мистическая догадка в нем осуществилась с этой поры и, с минуты возвращения, под всеми своими письмами он стал подписываться.

— Григорий вар (сын) Савва Сковорода, Даниил Мейнгард.

IV.

— Если ты кончил, — сказал его брат, чиновник, — то я поделюсь странным фактом, имевшим отношение ко мне. В известную пору жизни, как мне кажется, большинство людей узнает странную новость, что у них есть двойник. Есть кто-то странно похожий на вас, иногда вносящий в вашу жизнь путаницу и чепуху. Несколько лет назад я заметил, что как-то особенно часто мои знакомые пеняют мне, что я не отвечаю на их поклоны. Почти всегда оказывалось, что я не был там, где меня видели, но факт отстаивали так решительно, что

становилось почти неловко.

Как-то раз я проходил мимо одного здания в Петербурге, на Невском, у ворот которого стоят двое часовых. Когда я поравнялся с ними, они сделали мне на караул. Я оглянулся. Никто военный не шел и не ехал. Улица и тротуар были пусты. Уже намеренно я через несколько минут вернулся и снова прошел мимо, — и снова мне отдали честь. Не было сомнения, что солдаты приветствовали именно меня. Но кто я был для них? Какой-нибудь управляющий зданием? Переодевшийся в статское полковник? Крупный агент сыскной полиции? Все, что угодно, — только не я сам, — никогда не видавший их и не имевший доступа в ворота, которые они оберегали.

— С ясностью, не оставляющей места ни для какого сомнения, я почувствовал, что на свете и вот тут, в Петербурге, рядом со мною, живет и ходит по этими же улицам, мимо этих же солдат, мимо моих знакомых кто-то поразительно похожий на меня, — мой двойник. Через день мне пришлось снова проходить здесь с знакомой дамой. За несколько шагов до ворот я сказал ей: Сейчас часовые отдадут мне честь. Заметьте, — военных никого нет.

Она засмеялась моей «шутке», но когда два ружья в заученном движении звучно лязгнули в солдатских руках о ременные пряжки, она посмотрела на меня с серьезным недоумением.

Мне бы следовало узнать, увидеть мой двойник. Любой на моем месте сделал бы это. Любопытно, как бы я, — я сам, — почувствовал это сходство. Прежде всего показалось ли бы оно мне поразительным? А дальше, что, если в таких случаях человек чувствует глубокое отвращение, увидя в другом то, с чем он примирился в себе? Но, верите ли, у меня не хватило духу. Конечно, тут не было и тени мистического страха. Я боялся просто какого-нибудь ошеломляющего пассажа, какой-нибудь гнусной новости. В самом деле, мой «другой я» мог оказаться кем угодно, вплоть до официального Шерлока. Я просто стал намеренно предпочитать другую сторону улицы. Потом мне пришлось надолго уехать из Петербурга. Теперь мне никто не отдает там чести. И до сих пор я не узнал в чем было дело…