Колымский тоннель

Владимир Шкаликов

БЕСПОРЯДОК

фантастический роман

Книга I. КОЛЫМСКИЙ ТОННЕЛЬ

Что ты, милый, ходишь мимо?

Я ж не мужняя жена.

Если есть необходимость,

То свобода не нужна.

(Лабирийская частушка).

Часть I

ПОБЕГ

1. Лишнего -- за борт!

Капитан Краснов поднялся на каменную лысину сопки и осмотрелся... Во все стороны, если не

замечать лагеря в распадке и дороги к нему, пейзаж был единообразен, но не удручал: желтый

сентябрьский пушок, наброшенный на черные столбики лиственничных стволов, создавал

настроение праздничной задумчивости. Нежная хвоя малорослых северных деревьев отработала

свой срок и готовилась опасть под первыми ударами мороза. Знание этой краткости природного

торжества и вызывало у Краснова грусть, которая, однако, вместе с паутинками "бабьего лета"

уносилась последним теплым ветерком в безмятежно безоблачное небо. И парила над суетой мира.

-- Страна маленьких палок, -- сказал Краснов громко. -- Воздух чист, прозрачен и свеж.

Он поправил на правом плече ППШ, висящий вниз стволом, и всмотрелся в распадок. Еще не

слышная из-за расстояния, по дороге от лагеря двигалась машина.

-- "Старателя" увозят, -- сказал Краснов. И усмехнулся странному свойству своей психики: на

работе у него никогда не проявлялась эта привычка -- разговаривать с собой вслух. -- Видно, воздух

разный, -- он снова усмехнулся, -- в лагере и здесь.

Невидимый с дороги, он проследил, как полуторка проследовала по распадку на север. В кузове

дрожали пустые бочки из-под горючего, а спиной к кабине на лавке сидели трое -- "старатель" и два

автоматчика по бокам.

-- На всю дорогу работы хватит, замерзнуть не дадут.

Конечно, если бы зек сумел их разоружить, то с двумя стволами да в их одежде он мог бы на что-

то рассчитывать. Но и это сомнительно, потому что харчей они с собой не взяли нисколько, а

голодным да после лагерного питания ему далеко не уйти и долго не продержаться.

-- Ничего, -- сказал Краснов, -- десятка не четвертак, авось не сдохнешь.

Он знал, что кривить душой перед собою -- напрасный труд, но не мог не позволить себе этой

небольшой слабости.

Все объяснялось просто, как патрон: двум капитанам, да еще однофамильцам, в одном лагере

не ужиться.

... "Старатель" прибыл в "Ближний" с небольшим этапом в конце августа и, несмотря на то, что

все в этапе, кроме него, были настоящие урки, держал у них полную мазу. По этой причине его и

следовало назначить бригадиром да отправить на заготовку дров -- все же фронтовик. Начальник

лагеря сказал об этом своему заму, лейтенанту Давыдову, но тот с сомнением покачал головой:

-- А вы знаете, какая у этого номера фамилия?

-- Да какая мне, хрен, разница? Хоть Гитлер...

Давыдов раскрыл свою папку и молча подал Краснову.

"Краснов Александр Васильевич, -- прочел Краснов. -- Воинское звание -- капитан... Десант...

Фронтовая разведка... Старая Русса, Сталинград, Курская дуга... Бухенвальд... Побег из поезда". М-

да... Пусть придет.

Однофамилец явился, хлопнул шапкой по бедру и бесцветно, шепеляво доложил:

-- Герр лагерфюрер, дарф ман... Гражданин капитан, зека Краснов по вашему вызову...

-- Ладно, -- прервал его Краснов. -- Ты чего это со мной по-немецки?

-- Обстановочка похожая, -- разведчик отвечал тем же низким и бесцветным тоном, только глаза

смотрели так, что Краснову захотелось кликнуть для компании тяжеловесного лейтенанта Давыдова.

-- А ты не путай, -- сказал Краснов спокойно. -- Там был враг, а тут все свои.

-- Понял, -- этот наглец сразу расслабился, шагнул к столу Краснова, уселся, как равный, на

место Давыдова, бросил шапку на соседний стул и потянулся к папиросам.

Такое в кабинете начальника лагеря не позволял себе даже лейтенант Давыдов.

-- Встать! -- тихо скомандовал Краснов. -- Два шага назад! Смирно!

Зек не спеша поднял на него светлые глаза, посмотрел в упор, и Краснов не выдержал, вскочил

первым, потому что ему почудилось, будто в следующую секунду будет прыжок. Зек усмехнулся,

убрал тяжелую руку от папирос, поднялся тоже, но шагать назад не стал.

-- Цу бефель, герр гауптман, -- тон прежний. -- Я же говорю, обстановка...

-- Молчать! -- Краснов говорил тихо, ибо кричать было нельзя, это значило бы окончательно

потерять лицо. -- Только вопросы и ответы. Ясно?

-- Ферштендлихь.

-- И только по-русски, без этого... Понял?

-- Яволь.

Краснов помолчал, глотая оскорбление, потом спросил по-прежнему спокойно:

-- Капитан?

-- Да.

-- Фронтовик?

-- Да.

-- Как попал в плен?

-- Не знаю.

-- Ну не надо! Как это -- "не знаю"?

-- Без памяти был.

Зек смотрел все так же холодно и безразлично, даже без издевки, которую Краснов всегда

замечал в глазах фронтовиков. Этот, конечно, не спросит: "А на каком фронте вы, начальник,

воевали"? Он и без вопросов видит Краснова до потрохов.

-- Как же они тебя, разведчика, за просто так отпустили?

-- Ответа не будет.

-- Что? Что? Ну?

-- Отвечал уже.

-- Вот и мне ответь.

Страшная улыбка вдруг раскрыла зеку рот. Она, вероятно, разила баб наповал, когда во рту

были зубы. Мягким, задушевным голосом этот артист прошепелявил:

-- А что, славянин, отпустишь, если поверишь?

Сдержаться было трудно. Но Краснов и тут сдержался. Он закурил, два раза сильно затянулся и

лишь потом медленно сказал:

-- А я тебя собирался бригадиром назначить.

-- Не пойдет, -- сказал наглец. -- Меньше батальона не приму.

-- Война кончилась, -- объяснил Краснов. -- Разведки фронтовой больше нет.

-- Значит, не сработаемся, -- оценил разведчик.

-- Кругом, шагом марш, -- велел Краснов.

Фронтовик влепил ему еще один долгий взгляд, забрал со стула шапку и не спеша удалился.

-- Позови мне лейтенанта Давыдова! -- крикнул вслед Краснов.

Когда дверь закрылась, он шагнул в угол, к музыкальной этажерке, собранной из тонких

лиственничных стволиков. Любимая пластинка всегда стояла на патефоне, новая иголка всегда была

заправлена -- оставалось только поднять крышку да завести пружину заранее вставленной ручкой.

В горячие довоенные времена, еще городским лейтенантом, он любил опускать иголку так, чтобы

сразу, без малейшего шипения, услышать музыку. Теперь же находил особую прелесть как раз в

этом загадочном шипении, похожем на голос пара в зимнем чайнике, на стремительный бег поземки

по дощатой стене, на треск полозьев по наледи, на шуршанье приводных ремней, на дальний шум

двуручных пил в промороженном лесу. Эти звуки, смешавшись под патефонной иглой, пели ему

прелюдию к наслаждению прекрасным, под них он вспоминал своѐ первое психологическое

открытие, сделанное ещѐ в детском доме: "Предвкушение обеда, когда идѐшь в столовую, вкуснее

самого обеда". Эти звуки мирили Краснова с неприятностями жизни.

К шипению присоединилась "Элегия" Глинки.

Не искушай меня без нужды

Возвратом нежности твоей.

Разочарованному чужды...

Да-да-да, разочарованному чужды... Тридцать лет таких усилий, столько жертв, столько

лишений, на горло собственной песне, сапогами по обнаженной душе -- и где же результат?

Прекрасное будущее дразнит из-за горизонта, поѐт с киноэкрана голосом Любови Орловой, летает с

нею над Москвой в открытом автомобиле... Когда-то еще долетит оно сюда, где незаметные герои

всенародной борьбы тратят жизнь на переделку вот таких, как этот разведчик, который полтора года

пробыл в немецком плену, но так и не понял, что не в плен надо попадать, а драться, пока не