Олимп

Гефест ревет и разражается по-настоящему черной бранью.

Подозревая, что в следующий миг поверженный телепортируется прочь, Ахиллес кидается на грузного коротышку, обвивает ногами его талию, так что под нажимом хрустят нетленные ребра, и, опустив левую руку на шею бородача, правой тянет из-за пояса короткий богоубийственный кинжал и прижимает лезвие к горлу противника.

– Попробуй только улизнуть, – шипит сын Пелея прямо в заросшее волосами ухо искусного ремесленника. – Я полечу с тобой и порешу без разговоров.

– Тебе… не убить… хренова… бога… – хрипит Гефест, пытаясь короткими заскорузлыми пальцами оттолкнуть руку героя от своего подбородка.

Вместо ответа ахеец проводит клинком Афины по бессмертной шее. Рана хотя и длинная, чуть более трех дюймов, но неглубокая. На косматую бороду брызжет золотой ихор. Одновременно Ахилл еще сильней смыкает ноги, и ребра трещат ощутимее.

Покровитель огня пропускает сквозь себя поток электричества. Высокое напряжение заставляет Пелида поморщиться, но не ослабить хватку. Бог прилагает сверхчеловеческие усилия, чтобы освободиться; противник проявляет еще более сверхчеловеческую мощь и не выпускает его, все крепче сжимая бедра. Клинок острей упирается в горло краснолицему олимпийцу.

Гефест мычит, рычит и наконец обмякает.

– Ладно… хватит, – выдыхает он. – Ты выиграл эту битву, Пелид.

– Дай слово, что не исчезнешь.

– Даю… слово, – хрипит калека.

– И помни, – Ахилл стискивает могучие бедра, заставив бога огня взреветь от боли, – нарушишь обещание – прикончу.

Тут он откатывается в сторону. Между тем воздух настолько разрежен, что быстроногий готов потерять сознание в любую секунду. Взяв бессмертного за тунику и спутанные космы, сын Пелея волочит побежденного за собой через силовое поле, в теплую и пригодную для дыхания атмосферу хрустального туннеля.

Оказавшись внутри, ахеец бросает бога на металлическую лестницу и возобновляет жесткий захват. Насмотревшись на Хокенберри, а также на некоторых бессмертных, он уже знает: любой, кто способен квитироваться прочь, переносит за собой того, с кем находится в телесном контакте.

Тяжело сопя и постанывая, Гефест косится на тело Пентесилеи, завернутое в испачканный покров.

– И что же привело тебя на Олимп, о быстроногий Ахилл? Постирушку больше негде устроить?

– Заткнись, – выдыхает Пелид.

Три дня тренировок по скалолазанию без пищи стоили ему слишком дорого: нечеловеческая сила покидает тело, утекая прочь, словно вода из решета. Еще минута, и герой ослабит хватку… или убьет божество.

– Откуда у тебя этот нож, кратковечный? – осведомляется истекающий ихором бородач.

– Его мне доверила дева Паллада.

Ахиллес не видит причин для обмана и, кроме того, в отличие от некоторых – от многоумного Одиссея, к примеру, – вообще никогда не лжет.

– Вот как, Афина? – хмыкает покровитель огня. – Наиболее любезная моему сердцу богиня.

– Да, я наслышан, – отзывается сын Пелея.

Он и впрямь осведомлен о похождениях Гефеста, который вот уже не одно столетие домогался к лазурноокой, тщетно пытаясь овладеть ею. Однажды бог был настолько близок к успеху, что деве пришлось отпихивать распухший член от своих лилейных чресел – греки стыдливо использовали это слово, говоря о женском половом органе, – и успела-таки отпихнуть, когда бородатый калека окатил ее бедра горячей спермой. В юности Ахиллес узнал от кентавра Хирона, своего названного отца, немало историй, в которых клок шерсти erion, использованный богиней, дабы утереть семя, и пыль, куда оно упало, сыграли весьма любопытную роль. Как мужчина и величайший воитель на земле Пелид знал немало сказателей, певших о «брачной росе», herse или drosos на языке его родного острова, однако эти слова означали еще и новорожденного младенца. Поговаривали, что немало смертных героев, и даже сам Аполлон, явились на свет из окропленной семенем шерсти или горстки праха.

Впрочем, теперь не время для подобных россказней. Да и силы Ахиллеса почти на исходе, надо бы поберечь дыхание.

– Отпусти, я тебе пригожусь, – пыхтит Гефест. – Мы же с тобой как братья.

– Почему это? – хрипит сын Пелея.

Он уже решил: если придется дать волю этому калеке, лучше сразу кинжал, которым можно по-настоящему убить Бога, вонзить ему в шею, загнать поглубже в череп, насадить на лезвие мозги, а потом извлечь их наружу, точно рыбу на гарпуне из ручья.

– Когда после Великой Перемены я был выброшен в море, дочь Океана Эвринома и твоя мать приняли меня в свои недра, – хрипит покровитель огня. – Я бы захлебнулся и утонул, не спаси меня дражайшая Фетида, дочь Нерея. Так что мы почти что братья.

Ахилл молчит.

– Даже не просто братья, – сипит бессмертный. – Мы еще и союзники.

Быстроногий упорно не раскрывает рта, не желая обнаруживать подступающую слабость.

– Да, союзники! – выкрикивает Гефест, чьи ребра хрустят одно за другим, будто молодые деревца на морозе. – Моя любезная мать Гера терпеть не может Афродиту, а ведь эта бессмертная сучка – и твой враг тоже. И если, как утверждаешь, моя дражайшая возлюбленная Афина доверила тебе некое поручение, то у меня единственное желание – помочь всем, чем смогу.

– Отведи меня к целебным бакам, – с трудом выдает Ахиллес.

– К целебным бакам? – Кузнец глубоко вздыхает, почуяв, как слабеет хватка. – Тебя же сразу поймают, о сын Пелея и Фетиды. Олимп охвачен пламенем хаоса и гражданской войны, потому что Зевс куда-то пропал, но в лазарете по-прежнему выставлена охрана. Еще даже не стемнело. Лучше стань моим гостем, выпей, поешь, освежись, а под покровом глубокой ночи я сам перенесу тебя прямо к бакам, когда поблизости будет только жуткий Целитель и пара уснувших стражников.

«Еда?» – проносится в голове героя. Сказать по чести, драться ему сейчас и впрямь не с руки, тем паче заставлять кого-то воскрешать Пентесилею, так что подкрепиться действительно не помешает.

– Уговорил, – ворчит быстроногий и разжимает могучие бедра, заодно убирая клинок Афины за пояс. – Тащи меня в свой чертог на вершине Олимпа. И без выкрутасов, понял?

– Конечно, без выкрутасов, – свирепо рычит бородач, ощупывая синяки на животе и переломанные ребра. – Ну и денечки пошли, никакого почтения к бессмертному! Держись за мою руку, и квитируемся отсюда.

– Минутку. – Ослабевший Пелид еле находит силы, чтобы взвалить на плечо тело Пентесилеи.

– Ну вот, – говорит он, хватая волосатое предплечье бога. – Можем отправляться.

34

Войниксы напали чуть позже полуночи.

После ужина, который она помогала готовить и подавать на столы для множества колонистов, Ада направилась на самую тяжелую работу – рыть заградительные канавы. Изис, Пеаен, Лоэс и Петир – те, кто знал о будущем ребенке, – убеждали хозяйку Ардис-холла не оставаться снаружи, на снегу и холодном ветру, но молодая женщина не поддалась на уговоры. Это была затея Хармана и Даэмана – выкопать огненные рвы в сотне футов от частокола, с внутренней стороны, наполнить их бесценным ламповым маслом и поджечь, если твари преодолеют наружные заграждения. И как же сейчас не хватало Аде поддержки этих неистощимых выдумщиков!

Ослабев от усталости, она все никак не могла воткнуть отточенную лопату в заиндевелую землю и потому тайком утирала слезы досады, дожидаясь, пока Эмма или Греоджи взломают отвердевшую грязь, чтобы самой поднять и откинуть ледяные комья подальше. Хорошо хотя бы, что все трудились в потемках и почти не смотрели по сторонам. Застань ее кто-нибудь плачущей, женщина от стыда разревелась бы в голос. Когда из приемной особняка, где шли работы по укреплению первого этажа, появился Петир и вновь попросил хозяйку Ардиса по крайней мере вернуться в дом, Ада, не кривя душой, ответила, что предпочитает остаться среди сотен других. Физический труд и близость такого множества людей, по ее словам, поднимали дух и отвлекали от гложущих мыслей о Хармане. И это была чистая правда.