Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Конечно, он быстро выяснил, что несчастный случай с Машкой был вполне целенаправленным убийством, и расстрел Чистяковых в Бразилии тоже оказался не ошибочным, а запланированным. Однако следы этих преступлений терялись за последовательными смертями исполнителей и методичным уничтожением архивов не только епецслужб, но и простых официальных учреждений.

Лишь в декабре Сергей добрался наконец до большого человека на Лубянке, который мог что-то знать об той давней истории. Человек (некто Трофимов в звании генерал-майора) сказал с прямотой полевого командира, что нет повести печальнее на свете, чем повесть об убийстве Чистяковых. То есть более темной истории КГБ на сегодняшний день не знает. Ясень обалдел, заинтригованный. Потребовал доступа ко всем архивам Лубянки у высшего Политического руководства страны. Ему дали такой доступ. Но в архивах КГБ не было ничего (!) о смерти полковника Чистякова, его жены и тем более о смерти дочки, не было даже следов уничтожения. Ясень окончательно озверел и потребовал архивы соответствующего отдела ЦК КПСС. Ему сказали: остынь. Он позвонил Дедушке. Дедушка обещал разобраться. Возникла пауза, в ходе которой другой большой человек с Лубянки (генерал-лейтенант Имярек) доверительно поведал Ясеню, что давешний Трофимов, очевидно, просто неврастеник или что-то личное связывает его с Чистяковым, потому что историй, подобных той, в архивах КГБ можно грести огромной лопатой и, более того, известно немало случаев, когда уничтожались не только документы, но и следы уничтожения, включая живых и мертвых свидетелей (уничтожением мертвого свидетеля называется уничтожение могилы, всех документов о существовании человека и всех людей, которые его хорошо знали). Так что психовать бессмысленно — это болото никому уже осушить не удастся.

Очень скоро пришел ответ от Дедушки. В трогательно совпадающем тоне. Мол, Ясень, перестань копаться в прошлом, наша задача — спасти настоящее и создать будущее. Попытки наказать всех палачей современной истории заведут нас слишком далеко, и мы просто погубим нами же задуманное дело. Но, если уж ты так хочешь знать, Ясень, сообщил ему Дедушка, Седой — это одна из внутригэбэшных кличек Андропова. Что ж, по законам сицилийской вендетты следует теперь вырезать всех ею потомков. Хочешь этим заняться? Ясень не хотел. И, что особенно интересно, я — тоже.

Это было очень странное время. Время собирать камни. Я встречала очередной год безумного двадцатого века очередной год судьбоносной перестройки, бубнила про себя теперь уже хорошо известное мне малинское «С Hовым годом, уроды!» и чувствовала странную опустошенность и равнодушие ко всему. Радости опять не было.

Первый новогодний праздник, встречаемый вместе с нашей счастливой семьей. В своей шикарной квартире с черной икрой и французским шампанским. Но с того самого восемьдесят третьего, когда под бой курантов я клялась всем богам отомстить за только что похороненную Машку, Новый год стал для меня кошмаром. В ночь на первое января принято подводить итоги и мечтать о будущем. Я мечтала только о мести, а итоги каждый раз были печальными. Пять лет я прошибала головой стену. Голова от этого удивительным образом окрепла, а стене, разумеется, ничего не сделалось. И вот теперь стена исчезла — не раскололась, не рассыпалась, просто исчезла. И там, за ней, не оказалось ничего: темнота, пустота, тишина и могильный холод. Ну и черт с ней, казалось бы, со стеной, повернуться и уйти, но ведь исчезла не просто стена — исчезла цель.

Сергей видел, что со мной происходит. Он не давил, не пытался ни в чем меня убедить, он относился ко всему с пониманием и ждал. Ясень верил, что у нас теперь будет общая цель, что я преодолею все и вернусь к нормальной активной жизни. Он не угадал. Да, я вернулась к нормальной активной жизни. Но по-другому. По-своему. Я сказала: «Цель умерла — да здравствует цель!» Я не поверила Дедушке, не поверила Ясеню, я решила не верить никому. Нет, конечно, они не хотели меня обманывать, просто по большому счету им было все равно, они навели справки для очистки совести, получили первый попавшийся ответ и отмахнулись от меня. А ответ был неправильным, ответ подсунул им лично Седой, который, как я теперь понимала, был посильнее Ясеня и посильнее самого Дедушки.

Я пришла к этой мысли даже еще чуть раньше Нового года ночью, с двадцать шестого на двадцать седьмое декабря, в канун своего дня рождения. Проснувшись по непонятной причине, я вдруг вспомнила с точностью до слова, до звука тот подслушанный у Чистяковых разговор. Анатолий Геннадиевич собирался звонить лично Андропову, да, именно Андропову, чтобы сообщить о Седом. Не сводились концы с концами. Объяснять все это не то что Дедушке, но и Ясеню было бесполезно. У меня же не было телефонной пленки, не было даже записи в блокноте пятилетней давности, а память человеческая — штука хитрая. Как часто она подбрасывает нам из прошлого именното что мы хотим вспомнить! Наверняка так и подумал бы Ясень.

Но я-то помнила, я-то знала точно, какие слова сказал в тот вечер полковник Чистяков. И я поняла, что ничего для меня не изменилось. Ничего. Кроме моих возможностей, которые стали теперь неизмеримо больше. В ту ночь я почувствовала азарт охотничьей собаки. Я была уверена, что однажды настигну Седого, обязательно настигну. Лично я, без всякой помощи, тайно от всех выйду с ним один на один.

Теперь я чувствовала себя резидентом непонятно кого в службе ИКС. Я, крайняя максималистка, обречена всю жизнь быть в оппозиции, обречена быть шпионом среди чужих и среди своих, быть двойным, тройным, четверным агентом-перевертышем и идти только к своей собственной цели. И от этого испытывать счастье.

Я поднялась с постели и вышла в кухню. Сергей крепко спал. Я открыла холодильник, достала водки и выпила, чокнувшись со своим отражением в темном стекле: «С наступающим тебя, Танечка!» Потом погасила свет и долго смотрела в грязно-бурое московское небо, по которому ветер тащил лохматые облака. И в разрывах этих угрюмых январских туч я вдруг увидела звезды. Стылые, зябкие, дрожащие. Из форточки тянуло морозной свежестью, и совершенно, совершенно не хотелось спать.