Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Да, ты права, — сказал Малин, и мы пошли.

— Иди первой, — предложил он, — тебе будет приятнее.

Я не сразу поняла, но мне действительно было приятно, когда дежурные на всех дверях, на всех этажах, прочитав в пропуске мою фамилию, козыряли и не задавали больше никаких вопросов. Малину такое удовольствие, очевидно, уже приелось. А я вот, между прочим, до сих пор балдею от этой «зеленой улицы» для красной книжечки.

Выяснилось все довольно быстро. Трегубов сразу сменил гнев на милость и откровенно заигрывал со мной, шутил, что, если б мы встретились раньше, никогда бы он меня не отпустил из ПГУ, потому что такие миниатюрные красавицы с языками да еще с карате позарез нужны ему для работы «на холоде». Малин непрерывно звонил по телефону. Долго говорил по-итальянски с Римом. Большинство присутствующих, разумеется, ни черта не понимали. Потом был разговор с Неаполем почему-то по-французски. Тут уже у Трегубова появилось осмысленное выражение на лице, но я-то все равно сидела как дура. Потом парой слов Сергей перемолвился с кем-то по-английски:

— Привет, старик, где бы мне сейчас найти Пьетро? Или Роберто.

А потом снова Неаполь, и Сергей уже не говорил, а ругался самыми черными итальянскими словами, и это можно было понять без всякого знания языка. Запомнилось часто повторяемое «соно фотгуто!» — с такой интонацией, ну прямо как наше «твою мать!». Я не ошиблась: по смыслу это было почти то же самое.

В огромный кабинет Трегубова то и дело заходили разной комплекции и разной степени интеллигентности майоры и полковники, сообщали свежую информацию. Пять телефонов на столе и один на маленьком столике трещали друг за другом почти не переставая, адъютантик-старлей только и успевал трубки сдергивать. В общем, было такое ощущение, что пять утра — самый разгар рабочего дня у разведчиков.

В результате всей этой чехарды выяснилось следующее.

Глубоко законспирированная команда итальянских «чекистов» прибыла в Советский Союз, абсолютно не имея намерения как-то ущемить интересы великой страны и вообще вмешиваться во внутренние дела СССР. Цель их приезда была одна: захват скрывающегося здесь под именем Бернардо Фелоцци неаполитанского мафиози по кличке Джинго. В «Интуристе» Джинго почувствовал за собой слежку и собирался, очевидно, прикрываться мною, выбирая момент для отрыва. Скорее всего он догадался, кто я, и специально, причем очень изящно, заманивал меня в свои сети, так заманивал, чтобы мне казалось, будто все наоборот. Очевидно, он рассчитывал на поддержку КГБ в ответственный и опасный для него момент. Когда же, вопреки всем расчетам, появился Малин и увел девушку, Джинго мигом сообразил, что линять надо немедленно. Думаю, мы еще разговаривали с Сергеем в фойе, а мафиози уже не было в зале. Следившие за Джинго никак не ожидали такого поворота событий и упустили парня. Поэтому единственной зацепкой для них осталась я. Вот, собственно, и все.

Дальнейшие поиски Джинго ни меня, ни Сергея уже не интересовали, хотя комитет активно включился в эту игру. Что ж, сами помешали, сами теперь и поможем поймать вашего бандита. Трегубов даже пожурил итальянцев за то, что они не обратились за помощью сразу. И правильно, между прочим, пожурил. Если бы не совместный Проект по борьбе с мафией, сидеть бы этим «карбонариям» в простой советской тюрьме на общих основаниях.

Ведь по нашим законам они обыкновенными преступниками получались. Но где ж им, итальянцам, понять наши порядки. А может быть, наоборот, они слишком хорошо знали ситуацию, вот и обнаглели. Но это опять же было совсем не наше дело.

Уезжали мы на рассвете. Первые пешеходы, первые машины, милиционеры, дворники… Город просыпался к новому рабочему дню. А мы, словно какой-нибудь загулявший Евгений Онегин, ехали домой спать.

— А куда мы, собственно, едем? — спросил вдруг Сергей.

— Не знаю. Ты же едешь. Домой, наверное.

— Домой-то домой, — не возражал Сергей, — спать хочется ужасно. Но к кому домой? К тебе или ко мне?

— Ко мне, разумеется, ближе, — рассудила я, — но, с другой стороны, нелогично. Ты что, меня оставить там хочешь? Мне будет грустно. А тебе наверняка надо быть у телефона.

— Ну уж нет, — злорадно сказал Сергей, — никаких телефонов. Хватит с меня на сегодня. И на вчера хватит, и на завтра, — добавил он. — Поставлю на автоответчик, пошли все в баню. Горячий душ и в постель! Разве что выпить еще по рюмке.

— Согласна, — сказала я, — только, Сереж, давай сейчас без всякого секса.

— Ты меня сильно переоцениваешь, девочка. После этой ночки не очень-то и захочется. А коньяк в таких случаях действует не как возбуждающее, а как снотворное.

Я потом вспоминала и думала, какой удивительный получился у нас разговор. Словно мы давно уже муж и жена. И нет у нас никаких проблем интимных или бытовых — только по работе, и от работы мы ужасно устали, как всегда, и едем в свое привычное уютное гнездышко — спать, просто спать, мирно обнявшись под одеялом.

Мы действительно так все и сделали: разделись, помылись, махнули по рюмке «Хэннеси» и провалились в сон. Ночной рубашки у меня с собой, конечно, не было, поэтому я спала нагишом, но и это не помешало. Мы уснули, как сурки. Правда, ненадолго.

Часа через четыре, наверно, при ярком свете солнца мы вернулись в мир уже разнополыми существами. Первым проснулся он, а точнее, поначалу лишь одна, но очень существенная часть его, и эта часть толкнула меня в бок. Тут же по всему моему телу разлилось мягкое ласковое тепло, словно я растворялась в потоках полуденного солнца. И не надо было никаких слов, ничего уже было не надо, кроме любимого, родного, прекрасного, горячего тела, обнимающего, притягивающего, входящего в меня…

Я закрыла глаза, и мир закачался, опрокидываясь, и мы были уже не здесь, мы летели по воздуху, и перед нами распахивались двери в незнакомые роскошные залы, протянувшиеся немыслимой анфиладой в бесконечность, и вдруг последняя дверь открылась в южную ночь, утопающую в сладком дурмане весеннего цветения, потом накатил густой запах июльских луговых трав, а за ним терпкий, горьковатый аромат прелой листвы и мокрых осенних деревьев, потом пахнуло пронзительной свежестью студеного моря и сосен, и ледяные волны накатывали на берег, поднимались в неистовом, каждый раз последнем порыве и падали, разбиваясь о камни на мириады сверкающих звезд, а звезды гасли и загорались вновь, галактики закручивались в спирали, рождались и гибли целые миры, Вселенная вспухала и вновь ужималась в точку, и это длилось, длилось, длилось, и было так невыносимо прекрасно, так немыслимо жарко среди льда и звезд, что мне захотелось кричать, чтобы все, все слышали, как мне хорошо, и я закричала, но не услышала собственного крика, ничего не услышала, просто вдруг откуда-то сверху упала огромная темнота и тишина…