Бедный маленький мир

Папу похоронили. Потом родились девочки, и Давор всегда был рядом с ней все эти годы и даже во сне держал Санду за руку. А теперь, получается, отпустил.

Утром в ресторанчике на первом этаже она выпила кофе с молоком и снова пошла на пляж – в белом батистовом брючном костюме: длинные брюки и длинные, до середины кисти, рукава рубахи скрывали от солнца обожженную кожу. Волосы она убрала под белый же платок. И именно в таком виде совершила получасовой заплыв.

По пути на берег Санда остановилась, стоя по пояс в воде, и стала смотреть на берег, на крепость Форте-Мара. Надо пойти туда, подумала. Сегодня же. Наверное, там по горячим камням бегают маленькие желтые ящерицы, и выгоревшие белые колоски рассыпаются в пальцах. И кузнечики…

В этот момент кто-то произнес рядом низким ленивым голосом:

– Докладываю: все мужчины на берегу смотрят только на вас. И женщины, кстати, тоже.

Санда повернула голову и увидела глаза. Нет, конечно, она увидела и лицо – очень серьезное, смуглое, с крупными чертами и без улыбки. И плечи – гладкие и загорелые. И тонкую серебряную цепочку с крестом, и правильный мужской торс, на котором блестели капельки воды. Но главное – глаза. И Санда молча стала в эти глаза смотреть. Потому что по какой-то непонятной причине никак не могла отвести взгляд.

– И все бабы, которые загорают здесь топлес, в настоящий момент неприятно удивлены, – добавил незнакомец, не меняя выражения лица. – Потому что их акции резко упали. Потому что – ну кто не видел голой бабы? Все видели. А вот входящая в море женщина во всем белом – произведение искусства. И выходящая из моря – тем более.

– Вы кто? – спросила Санда и на всякий случай надела темные очки. И сквозь очки продолжала смотреть в эти длинные синие злые глаза в контуре черных ресниц.

– И если вам кажется, что я с вами таким образом знакомлюсь, то вы правы, – сказал мужчина низким, ленивым, снисходительным голосом. И только потом улыбнулся.

Это была не улыбка Давора, своеобразное ощущение от которой однажды передала ее приятельница таким примерно образом: «У него нежная улыбка, но только улыбается он не тебе, а каким-то своим мыслям… И наверное, поэтому, улыбаясь, закрывает глаза…»

Улыбка незнакомца была короткой и какой-то подбадривающей. Дружеской. И очень адресной. Она точно предназначалась не всему миру, а только ей.

– И он действительно сделал это? – спросила потом Доминика.

– Не только это, – сказала Санда. – Он сделал кое-что еще.

Оказывается, он тоже сбежал. От чего-то там. Он не вдавался в подробности. Он полулежал на шезлонге, закинув руки за голову, качал ногой и смотрел на Санду.

– Сюжет, в общем, понятен, – вздохнув, наконец сказал он. – Очевиден.

Он зачерпнул горсть песка и стал его рассматривать. Потом снова посмотрел на Санду. Песок сыпался сквозь его пальцы, и Санда поняла, что, когда песок высыплется весь, она должна что-то сказать. У нее что-то дрожало внутри, и сюжет был ей понятен как никогда. У этого человека был большой длинный нос, темные волосы, крупный рот. И очень черные ресницы. Он протянул руку и теплой ладонью с крупинками песка дотронулся до ее щеки. Спросил:

– Здесь есть кто-то, кто тебя знает?

Она покачала головой.

Он убрал руку и кивнул.

– Шелковый шарф? – восхищенно переспросила Доминика.

– Да, – кивнула Санда и почувствовала, что у нее, как тогда, перехватило дыхание, – большой красный шелковый шарф.

Он купил этот шарф в маленькой пестрой лавке на улочке, которая вела к крепости Форте-Мара. Санда не сразу поняла, для чего. Он перекинул шарф через плечо, мягко притянул Санду за шею к себе и поцеловал.

Конечно, она его не любила. Она ничего о нем не знала. Человек по имени Зоран из Белграда, который занимался чем-то, о чем предпочитал не распространяться, был ей совершенно незнаком. Но он поцеловал так, что она кожей, сердцем и всеми внутренними органами ощутила его внутреннюю силу. Этой силе она сопротивляться не могла. И не хотела.

Так они и целовались всю дорогу к Форте-Мара. У него были плотные и нежные губы, и Санда отрывалась от них только для того, чтобы сделать глоток воздуха. Совершенно ослабев, она буквально висела на его руках.

– Отдохни, – сказал он, остановился и прижал ее голову к своей груди.

Она стояла и слушала, как стучит его сердце, и ощущала его пульс – его запястье легло ей на висок.

За высокой крепостной стеной были и выгоревшая трава, и ящерицы на горячих камнях, и кузнечики. И густая полуденная тишина. Зоран внимательно посмотрел на Санду и расстелил шарф на траве.

Он снимал с нее рубаху так, как отклеивают бинт от раны, – медленно и очень осторожно.

– Я не буду касаться тебя руками, – сказал тихо и подул ей на обожженное плечо. – Ну, почти…

– А через три года он спас меня и детей, – сказала Санда после Доминике. – И мою маму. Вот что он сделал.

Запах сухой травы и горячего камня, синие глаза и черные ресницы, и загорелые руки, которые почти не касались ее. Эти руки, с анатомически точным рельефом сухожилий, с узким запястьем и красивой правильной кистью, опирались о траву или о каменную стену, жили рядом с ее лицом, гладили ее волосы и лоб, набрасывали рубаху на ее плечи. Они умели совершать короткие, точные, рациональные движения. И за два последующих дня Санда вдруг отчаянно влюбилась в них. А еще в его глаза, в сдержанную интонацию его голоса.

– Нет, вряд ли влюбилась, – засомневалась потом Доминика. – Наверное, ты просто на время потеряла память.

– И ум, – охотно согласилась Санда. – И честь, и совесть.

К вечеру третьего дня она на мгновение вынырнула, как из ванны с теплым молоком, из непрерывной нежности, касаний и прикосновений, ускоренных сердцебиений и влажных пульсаций, и такой близости взгляда, когда не видно контуров глаз и радужной оболочки. И почему-то позвонила маме. Из своего номера.

– Что случилось? – закричала мама в трубку. – Я тебя умоляю!

– Ничего не случилось, – растерялась Санда. – Все хорошо.

– Тебя разыскивает Давор! – продолжала кричать мама. – Мне звонит, домой звонит… Ты куда делась?

– Я ему позвоню, мама, – сказала Санда, повесила трубку и посмотрела на Зорана.

Тот сидел на подоконнике, качал ногой и глядел куда-то вверх, в розовое вечернее небо.

– Все? – спросил он, не глядя на нее. И только потом повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. За три дня Санда успела понять, что этот человек умеет так прицельно и прямо смотреть в глаза, что отвести взгляд практически невозможно.

Она покачала головой.

– Все, все. Я же слышал. – Он затянулся сигаретой и сощурился. – Звони.

– Завтра, – сказала она и вдруг заплакала.

Зоран подошел к ней, вытер слезы ладонью и уже знакомым движением прижал ее голову к своей груди.

– Звони, – произнес он глухо. – Я пойду пройдусь.

Все к черту, сказал ей Давор, звук не сводится или сводится не так, как надо, волынка не звучит, объема нет, ничего нет, и тебя, сказал он, тоже нет, когда оченьнадо. Ни дома нет, нигде в мире. А он так не может, поэтому ему надо, чтобы она немедленноприехала к нему в Париж.

Уже через час Зоран вез ее в Сараево, в аэропорт. Гнал по ночной дороге, глухо молчал, и Санда боялась даже дотронуться до него. И до себя Санда тоже боялась дотронуться – пока они ехали ночью под звуки музыки перуанских крестьян, она себя плохо идентифицировала, плохо понимала, кто она и что ей в данный момент нужно.

– Прости меня, прости, – вдруг сказал Зоран неожиданно севшим голосом. – Я же знал, что так все и будет. У меня не было никаких иллюзий.

Ранним утром они были в аэропорту.

– Все, я уезжаю. – Зоран рассеянно что-то поискал в карманах джинсов, потом тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. – Дай мне, пожалуйста, свою записную книжку.