Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Его отпаивали бренди с лимоном, когда на связь вышел Дедушка. При разговоре с ним присутствовал только помощник посла.

Дедушка не просто вышел на связь, но даже появился на экране (телевизора или компьютера — Малин тогда не понял) и ласково спросил:

— Что случилось, сынок?

— Я удрал из Анголы. Я дезертир, военный преступник, мне, наверно, грозит расстрел.

— Это решаемая проблема, сынок. Ты хочешь стать невозвращенцем?

— Да вовсе нет! Я как раз хочу стать возвращением, по-русски такого слова не существует, оно звучит противоестественно, но я хочу, страшно хочу вернуться.

— И эта проблема в принципе решаемая, — улыбнулся Дедушка.

— Но есть одна нерешаемая, — грустно сказал Малин

— Это какая же? — Базотти удивленно поднял брови

— Скорее всего теперь я буду вам не нужен.

— Почему? — озадаченно спросил Дедушка.

— Потому что я больше не хочу убивать. Да и не смогу наверно.

Фернандо Базотти примерно полминуты, не проронив ни одного слова, изучал Малина внимательным скорбным взглядом. Сергей только теперь заметил направленный на него глазок видеокамеры.

— Это как раз то, что нам нужно. Не убий — наш главный принцип. Мы все не хотим убивать. Большинство так же, как ты, потому что больше уже не могут, а некоторые просто потому, что с самого начала не хотели.

— И что же, вам удается никогда никого не убивать?

— Ну нет, конечно. Для спецслужбы это невозможно. У нас бывают убийства в бою и при захватах, при обороне объектов и при самозащите, иногда, в исключительных случаях (когда больше ничего нельзя сделать), у нас бывают даже политические убийства слишком хорошо охраняемых лиц, но у нас никогда не бывает казней, не бывает устранения нежелательных свидетелей, сведения счетов, терактов со случайными жертвами и убийств для устрашения.

— А что же вы делаете с врагами? — не поверил Малин.

— У нас хорошие тюрьмы, сынок. Очень хорошие. Из них еще никто не убегал. Но об этом мы поговорим, когда ты прилетишь сюда. Ладно? До скорой встречи во Флориде.

Базотти кивнул, и экран погас.

— У вас до самолета еще четыре часа, мистер Малин, — сообщил помощник посла. — Вас сейчас отвезут в отель, где вы сможете принять душ, переодеться, пообедать и отдохнуть. О'кей?

Должно быть, только в этот момент Сергей наконец понял, что у него начинается еще одна новая жизнь. Третья, пятая, восьмая? Он уже сбился со счета. И все-таки настолько новая, пожалуй, впервые.

Потом была Флорида, и школа в Лэнгли, и стажировка в Лондоне, и командировка в Сальвадор с обкаткой полученных навыков в условиях, приближенных к боевым, на столько приближенных, что Сергею чуть не снесли голову мачете, и на память о той истории остался у него большой грубый рубец на шее. Было знакомство с лучшими библиотеками, архивами и музеями мира и присутствие на сверхсекретном совместном совещании руководства ЦРУ и якудзы — японской мафии или спецслужбы (кто бы еще знал, как правильнее называть — нет у нее прямых аналогов ни в Америке, ни в Европе). Были высшие элитные курсы спецподготовки в Моссаде. И наконец несколько недель на пляжах Сицилии и на Гавайях, когда можно было спокойно подумать о многом, взвесить все «за» и «против», спланировать дальнейшую учебу и работу, поговорить с Дедушкой по телефону и лично с его лучшими сотрудниками и друзьями, отдыхавшими вместе с Малиным.

Подходил к концу тысяча девятьсот восемьдесят шестой.

Уже второй год на родине Сергея Генсек Горбачев размахивал со всех трибун так называемыми перестроечными лозунгами, и, конечно, Малин следил за событиями в Союзе, но борьба с алкоголизмом методом вырубания виноградников, приведшая только к появлению «петли Горбачева», традиционные партийные чистки и отмывание мафиозных денег по первой модели хозрасчета не слишком вдохновляли его. Империя зла оставалась империей зла. И, вспомнив однажды придуманное сравнение, Сергей сформулировал для себя: в том же сортире еще раз заменили лампочку — теперь она была яркая, отлично сделанная, похоже, импортная, и вроде бы вполне безопасная. Дальних целей Горбачева Сергей не разглядел, как и большинство людей на планете, а Дедушка, очевидно, с умыслом не допускал Малина к той секретной информации, которая могла бы пролить свет на стратегические планы нового советского лидера. Дедушка ждал, когда Сергей догадается сам.

И Сергей догадался.

Он читал какой-то доклад Горбачева, по-видимому, к очередной годовщине Октябрьской революции — он не запомнил точно, ведь в самом докладе ничего особенного не было, но удивительным образом между строк Малин вычитал там смертный приговор коммунизму. И, мгновенно пробежав по логической цепочке, он самым естественным образом уперся в потрясающую мысль. Сидел тогда в лаборатории научного центра Фонда Би-Би-Эс Колорадо, Дедушка как раз находился тут же, и Малин ворвался в кабинет Спрингера как ошпаренный с газетой «Правда» в руках.

— Я понял! — проговорил он, от полноты чувств перейдя на заговорщицкий шепот. — Мы должны делать ставку персонально на Горбачева. Именно он поможет нам создать филиал службы ИКС в Москве!

Дедушка улыбнулся своей знаменитой загадочной улыбкой. Он уже больше года думал об этом.

В феврале восемьдесят седьмого года Малин был назначен руководителем советского филиала службы ИКС и вернулся в Москву. По личному распоряжению Генсека он получил звание полковника КГБ, солидную должность и кабинет на Лубянке с полагающимися по рангу аппаратами спецсвязи. Соответствующий приказ за подписью Чебрикова в архивах хранился. Но все это была мишура, ширма, отмазка. Не существовало ровным счетом никаких документальных подтверждений создания советского подразделения Международной службы контроля. И тем более ни одна живая душа не смогла бы ответить на вопрос, как удалось уговорить самолюбивого и самоуверенного Горбачева поделиться неведомо с кем таким огромным куском собственной власти.

Тополь ввалился ко мне в кабинет ранним сентябрьским утром. Вместо девушки, приносящей кофе. И поздоровавшись, сообщил: