Бедный маленький мир

– Ильгам, – сказала Витка, – а ты ведь не всегда в ларьке торговал?

– Нет, конечно, – кивнул Ильгам. – Я метеоролог.

Он работал на небольшой метеорологической станции возле озера Севан, но, к сожалению, с армянской стороны. До событий в Карабахе это было обычным делом. Нет, армяне и до Карабаха были при памяти, на генетическом уровне помнили геноцид Османской империи и сильно имели в виду азербайджанцев, которые поддержали турок, за что и остались в составе мусульманского мира. Тем не менее в маленьком поселке возле озера Севан делить им, по большому счету, было нечего, и даже встречались смешанные браки. Но случился Карабах, и все пошло наперекосяк. Тогда только самоубийца не уехал в Азербайджан, причем не куда-нибудь, а в Баку, где работали гуманитарные миссии, и не дали бы пропасть с голоду, где была надежда найти работу. Надежда была. Работы не было. Не только на ниве метеорологии – никакой. Более шустрые соотечественники Ильгама заняли все ниши, и пока он, человек не очень решительный, раскачивался, пока за копейки продавал дом и имущество, спрос на рынке труда в Баку уже вдвое, втрое превышал предложение.

– И так далее, и так далее, – вздохнул Ильгам. – Долгая песня, джана. Сначала бизнес строил, потом потерял, затем все по новой начал и снова потерял. И палатку мою жгли, и цветочный павильон. Не везет. Сейчас работаю на хозяина – нормально, слушай. А там видно будет.

Витка сидела на туго свернутом матрасе тихо, как мышка, и прислушивалась к звукам за дверью. Никаких звуков не было. Совсем никаких. Может, на лестнице разговаривают?

Вдруг зазвонил телефон. Присутствие телефона в нынешнем ее жизненном пространстве вызывало у нее панический страх и тоску одновременно. Сила воли у нее была так себе. Вообще говоря – никакой силы воли не было. Рука тянулась к телефону первые дни постоянно, и Витка, сжавшись, отдергивала ее и повторяла себе, что нельзя звонить домой. Ни за что. Может, попросить сегодня Ильгама – пусть съездит к маминому дому? В конце концов, можно бросить записку в почтовый ящик, мол, я жива и все такое. Ну, что делать, в самом деле? Она должна стать бомжом, дворничихой, продавщицей мясопродуктов Останкинского мясокомбината в торговых рядах на Теплом Стане – чтобы как-то слиться, не выделяться. И можно будет когда-никогда из-за трансформаторной будки посмотреть, как мама ведет сонного Даника в школу, и как он загребает сапожками снег, и…

Витка вдруг поняла, что телефон продолжает звонить, но никто к нему не подходит. Почему Мэри не подходит к телефону? Приоткрыла дверь, посмотрела в щелочку и никого не увидела.

– Мэри! – позвала она. И боком, осторожно вышла за дверь.

Мэри нигде не было, в прихожей гулял сквознячок – входная дверь была открыта. Витка сделала еще шаг, и под ногой что-то захрустело и стало перекатываться – как будто она наступила на сухой горох. Нагнулась и подняла стеклянный шарик – круглый синий глазик. Глазик перекатывался по ее ладони и под любым углом смотрел удивленно. У Мэри браслет из таких шариков… смешная девчачья бижутерия… Господи, Мэри!

Она хотела крикнуть, но не смогла. Ни крикнуть, ни пошевелиться. И потом так и не поняла, то ли у нее голос пропал, то ли ей чем-то закрыли рот. Ее тело само по себе потеряло чувствительность от страха и отчаяния, или ей помогли замереть, умереть, провалиться, потерять сознание? А рядом кто-то сказал ей совсем обычным голосом с утешительной интонацией: «Ну, тихо, тихо, все».

Витка не могла видеть лежащую на площадке Мехрибан, и то, как ее занесли назад в квартиру, а потом вышли и захлопнули дверь. И когда Ильгам кричал, плакал и ломал дверь, была уже далеко. Но удивительная вещь: в тот момент, когда Мэри открыла глаза и достаточно осмысленно посмотрела на ошалевшего от ужаса отца, Витка тоже открыла глаза и увидела аквариум с золотой рыбкой в красной шапочке. Рыбка металась по периметру, тихо гудел компрессор, и на круглом столике возле кровати стояли большая бутылка «Перье» и высокий стакан.

А Мэри осторожно дотронулась до Ильгама, потом крепко схватила его за рукав куртки, вскрикнула:

– Они забрали ее!

– Главное, что ты жива, – сказал Ильгам. – Слава Аллаху, честное слово.

– Они забрали ее, – повторила Мэри. – А мы хотели делать кутабы. И самсу…

В то время, когда Витка часто дышала сухим ртом, дрожащей рукой отвинчивала крышечку «Перье» и пыталась налить воду в стакан, проливая большую часть на инкрустированную поверхность стола, Мэри плакала на руках Ильгама, а сам Ильгам не испытывал никаких эмоций – после пережитого страха за дочь он как бы отупел.

Ночью он проснулся, потому что проголодался, пришел на кухню, заглянул в холодильник и обнаружил там стопочку блинов и курицу, тушенную в яблоках. Приготовила джана. Он съел блин в темноте, стоя босиком на холодном полу, раздраженно вытер ладонью внезапные слезы и подумал, что не надо было и пытаться кого-то спасать – все равно ничего не вышло. Просто невезучий он парень. Невезучий.

В следующие два дня мы занимались совсем не тем, чем бы мне хотелось, – мы занимались археологией, и занятие это было печального свойства. Для меня, по крайней мере. Мы исследовали Сашкин ноутбук.

Я был настроен скептически – Сашка всегда был предельно осторожен, не говорил и тем более не писал лишнего, имел хорошую память и держал все оргсхемы в голове. А главное – он как человек, чей рывок в бизнесе пришелся все-таки на докомпьютерные времена, не очень верил в возможности гения «Майкрософт» в вопросах организации деятельности. Зато безумно любил маленькие бумажки для заметок и был способен за рабочий день завалить ими весь стол. К вечеру бумажки рвались и отправлялись в пакет для мусора.

Я, конечно, сообщил Иванне все свои сомнения, она пожала плечами и буркнула «посмотрим». И первым делом залезла в «корзину». Но там было пусто. Не сомневаюсь, что Сашка чистил «корзину» ежедневно – очень в его духе.

– А вот скажи мне, Иванна, что мы ищем? – спросил я, прижимаясь грудью к ее теплой спине и из-за ее плеча глядя на монитор. – Ну, как ты думаешь?

– Я не знаю, – повела она плечами. – Лешка, ты тяжелый все-таки, не наваливайся на меня.

– Но ты думаешь? В данный момент?

– Ну… Конечно.

– А можешь думать вслух?

– Не знаю… – растерялась Иванна. – Для этого же придется говорить. Ты что на меня так смотришь?

– Мне все больше начинает казаться, что ты свалилась как минимум с Луны, – признался я.

– Я не думаю словами, – пояснила Иванна. – И ты не думаешь словами. Ты только думаешь, что думаешь словами, но это заблуждение. А в нашем случае думать пока не надо. Надо просто смотреть файлы и искать что-то странное. Желательно с бизнесом не связанное.

– Не командный ты работник, – упрекнул я Иванну, – не можешь думать вслух. Ну, ладно. Тогда отвечай на прямо поставленные вопросы.

– Отвечаю. – Иванна решительно отодвинула меня ладонью на расстояние вытянутой руки. – Только ты пока не лезь в мое жизненное пространство, а то я отвлекаюсь. На что отвечать?

– Почему ты считаешь, что убийство Сашки не связано с бизнесом? Очень адекватная версия. Простая.

– Ну, понимаешь… – Иванна дернула плечом. – Конечно, все со всем как-то связано. Особенно если сплелось в жизни одного человека. Но я думаю, что версию убийства по экономическим, или, не дай бог, политическим мотивам надо пока задвинуть в угол. Вот именно потому, что все лежит на поверхности и выглядит так очевидно, что вряд ли может быть правдой. Почему ты улыбаешься?

– Мне непросто следить за твоей логикой. Но я постараюсь.

– Старайся. Следующий аргумент. Возможно, тупой, но его тоже нужно учесть. Маша Булатова не занималась никаким бизнесом. Она монахиней была. Но перед смертью произнесла ту же фразу.

– Но у Маши Булатовой могли быть… к примеру, мама, папа. И почему она ушла в монастырь? Что ты о ней знаешь?

– Папа? – Иванна с любопытством посмотрела на меня. – Ты запомни свои вопросы, ладно? Они точные. Мы с ними потом специально разберемся. А сейчас про Сашу расскажи. Вы же много разговаривали? Ты внимательно слушал? Меня в основном интересуют фигуры умолчания и всякие фрейдистские оговорки.