Лошадь смеется

— Я гример-парикмахер. Не звучит? Прозаично? Как это жена художника кому-то делает прически и накладывает грим на увядшее личико? Мне надоели ваши вопросы.

— Разрешите, я вас сфотографирую?

— Как хотите, я сниму трубку. Кто-то очень настойчив… Але? Вы завтра идете на банкет? Я занята. — Карина повесила трубку. — Вы, кажется, нащелкали меня в самых разных позах… Сдвинуться можно. Все хотят быть принцессами. Даже самые последние дурнушки. Но Москва не Париж…

— Но это не мешает вам пользоваться французской косметикой.

— Когда лжет нравственность, косметика только утончается, — сказал молодой посетитель лет девятнадцати. — Конкуренция. Пущены в ход все средства, чтобы скрыть свои недостатки…

— Разрешите сфотографировать «Алый водопад»?

— Нет. Неудачные репродукции скомпрометируют Вадима.

Олег обратил внимание, что дверь открыл и закрыл за корреспондентом один из двух гигантов, очевидно, временных телохранителей Кариной. Он их видел и в первое, и во второе посещение выставки. Рядом с ними вдова могла быть абсолютно спокойной за свое богатство.

— Вы не устали отвечать на вопросы?

— А мне все равно, я же ничего не делаю.

— А кто при жизни видел его картины? Я для статьи.

— Я видела. Вам этого мало?

— А другие?

— Пока он бился над своей манерой, над цветом, для всех он оставался инженером. Он не учился в Академии художеств. Это было его комплексом.

— Я вас понимаю.

— Меня? Я обычна, как все смертные.

— Я думаю о его жизни… Она так оборвалась…

— О его жизни надо было думать при его жизни.

— И ни у одной картины нет названия.

— Вадим считал, что картина сама за себя говорит.

— Барбизонцы тоже так считали. Камиль Коро говорил: «Впечатление — это все». «L'impression — c'est tout».

— Я помню, он показал «Лошадь» своему приятелю. А приятель нахамил, что это неестественно, что лошадь смеяться не может.

— Дураков на свете хватает.

— Нет. Он был не дурак. Он был негодяй. Теперь всем все ясно. А Вадим наглухо закрылся от людей.

— Тут мог помочь только Союз художников.

— Однажды Вадим обратился за помощью. С ним даже разговаривать не стали. А ежедневно бегать, умолять, клянчить… Унизительно. Да и когда? Утром на работу, вечером с работы. Нужно время и связи.

Ваграм слышал разговор и подумал: «На это нужна жизнь. Этому отдают жизнь…»

— Горькая ситуация, — сказал очень тихо Ваграму Олег. — Стыдно, что я о ней так плохо думаю.

— А ты думай хорошо, — улыбнулся Ваграм.

Какой-то посетитель шепнул на ухо Олегу; «Не побережье, а рай земной. Сады Эдема… Адама и Евы нет, но ясно, что они где-то тут. Обалденная кисть. А „Шоколадные сосны“ — в-от!.. А „Клоун“! Висит над планетой. Это же надо!.. Это как надо понимать, что вся наша земля — манеж, а там, наверху, клоун смеется?.. Да? Нет?..»

— Обалденная кисть, — прошептал Олег.

— А вы слышали, он еще и карикатуры на всех рисовал?

— Да? На всех? — спросил Олег.

— Ну, — посетитель изобразил руками, — на некоторых. Это было его хавтаймом… — посетитель обрадовался, что нашел собеседника.

— Не знаю, — на ухо посетителю шепнул Олег.

— Чуть погромче, — сказал посетитель, — а вот это уже шедевр! А? Шедевр? Нет?.. «Зеленая вселенная»… и море оранжевого цвета. Думаете, оно не бывает таким? Это вы его таким не увидели!

— Не увидел, — с огорчением согласился Олег.

— И я не увидел. А на самом деле оно такое. Я был в Прибалтике, на Пирите. Такое. Один к одному. Тут двух мнений быть не может. Таких людей беспокоят только вечные истины…

— Простите, — сказал молодой посетитель, — и все-таки меня удивляет, где ваш муж увидел планету, усыпанную розами? И чтобы по ней ходили одни влюбленные? Он что, газет не читал или телевизор не смотрел?

— У нас телевизор испорчен, — быстро ответила Карина, — а газеты из почтового ящика воруют.

— А вы поставили квартиру на охрану?

— Нет. А зачем? — Кариной не понравился вопрос.

— Да вы что? Застрахуйте все картины.

— Это не так легко сделать. — Карина не хотела говорить.

— Тут нужны эксперты. Каждую картину надо оценить. — Молодой посетитель знал все.

— Давайте я сам позвоню в Госстрах. Хоть какая-то гарантия будет.

— Сейчас мне не до этого.

— Не было бы поздно.

— Прекрасные работы, — сказал Ваграм.

— Это приятно, — Карина проявляла чрезвычайный интерес к Ваграму.

— Попробуйте добиться официальной выставки на Кузнецком или на Манеже. Москва должна познакомиться с таким художником.

— Помогите… Там ведь монстры сидят в МОСХе.

— А куда делась акварель «Винный погребок»?

— Я ее продала.

— Напрасно! — сказал Олег.

— Деньги. Нужны деньги. — Карина развела руками.

— Деньги придуманы как компенсация за человеческие пороки, — мягко сказал Ваграм, — как компенсация за нашу несостоятельность. Я имею в виду бешеные деньги, а не те, которые отличают бездельника от труженика.

— Какие они — бешеные или в смирительной рубашке, но кто вы без них?.. Ничтожество!.. А мне надоело быть ничтожеством… Надоели эти постоянные очереди, эта нищенская жизнь. Вадима нет. Ради кого?

— Спасибо за выставку, — сказал Олег.

— Пожалуйста, я рада, что вы приехали с таким милым приятелем.

— Я вас где-то встречал, — сказал Ваграм.

— Меня? — приятно ответила Карина.

— Да, вас! Именно вас!

— А вы не ошиблись?

Ваграм смотрел на Карину… Ее лицо очень похоже на лицо Екатерины Борджиа… Внебрачная дочь Александра VI… Сколько скрытых продолжений у знаменитого семейства… Как будто одно и то же лицо… Не может быть… Не может быть… Генетика лиц меня просто преследует… Я убежден, что это очень серьезно… Наверное, это имеет громадное значение в истории. Когда-нибудь наука займется этим подробно… И тогда откроются многие тайны человеческого коварства…

Вслух Ваграм сказал:

— Вы не помните?

— О чем? — спросила Карина.

— Эти лица идут еще из Древнего Рима, от Нерона, от побочной ветви Юлиев.

— Какие лица? — Карина побледнела, она хотела освободиться от взгляда Ваграма.

— Спокойной ночи. — Ваграм безразлично повернулся и пошел к выходу.

— Спокойной ночи, — сказала Карина, — странный у вас приятель.

С Олегом она не простилась.

В МАШИНЕ

— О чем ты с ней говорил? Она же стала белее снега. Еще немного — и она бы не устояла на ногах.

— Так, о разном… Я уже забыл.

— Да. Такие фокусы в твоей манере.

— Едем ко мне, — сказал Ваграм, — ты говоришь, у меня репродукции всех картин? Это точно?

— Да. Всех.

— Я собирался на дачу. Ничего. Немного отдохнут от меня.

— Так о чем ты с ней говорил?

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог?

— Да. Хочу… Его смерть не дает мне покоя…

— А еще что-нибудь тебя смущает?

— Она так бесцеремонно торгует картинами. Потом не собрать их все вместе. В конце концов это жизнь большого художника, а она эту жизнь перечеркивает. И никаких друзей. Вот судьба.

— Ну, если говорить о судьбе, то в истории живописи такими судьбами хоть пруд пруди. Даже когда есть друзья… Меня поражает другое — динамика пространства и цвета… Энергичная, ежесекундная смена красок. Центр композиции перемещается в зависимости от освещения. Создается иллюзия беспрерывного живого действия… И видно, и слышно все… И то, как бьют волны… И как разговаривают люди… И даже о чем они говорят… И какая музыка в это время играет… И как лошадь смеется… Ничего похожего я не знаю в живописи…

— Ну, то, что мы умеем быть варварами, бездушными и злыми, я знаю. Завидуем тому, что чувствует и дышит иначе, и не совсем похоже на нас. Растоптать художника — ремесло всеобщее. Но ведь он понимал, что он не похож. Что ему выпал такой жребий и надо выстоять в этом неравном поединке. Сам-то он знал, кто он такой.

— Да. Конечно… Конечно, знал.