Лошадь смеется

— А ты мудрец, Олег… Хорошо, давай поговорим о его смерти. Что тебе известно?

— А ничего. Следствия-то не было… Обыкновенная процедура. Акт о смерти с приложением двух заявлений — врача и Елены Кариной. Вызвали «скорую помощь». Приехал врач. Сделал болеутоляющий укол анальгина. Тут же уехал. Елена Карина хотела посидеть с мужем. Он ее послал на все четыре перекрестка. Она ушла ночевать к подруге. Вернулась утром. А он мертв.

— Все понятно. После ухода врача Карина дала своему мужу с чашечкой сладкого кофе или с чашечкой сладкого чая дополнительную дозу анальгина… Наступила кома… Карин потерял сознание и уже больше не проснулся. Полное алиби. Очень современное убийство…

— Но неужели у тебя нет никаких сомнений, что это было убийство?

— Никаких, Олег, никаких. Это — тяжкое обвинение. Я понимаю, но это бесспорный факт.

— И этот болван врач… Он ничего не помнит и считает, что за сто двадцать рублей у него память блестящая… Он сказал, что у него столько вызовов за вечер, что он успевает только войти к больному и выйти… С ним разговаривали… Такой тип в линзовых очках и с грязным носовым платком… Хотя бы спросил — нет ли у больного аллергии к каким-нибудь лекарствам…

— Поверь, Карина знала, что ее муж аллергик. И была обрадована, когда врач сделал укол… Это ей развязало руки.

— Но, по-твоему, получается так, что у нее уже были приготовлены ампулы с жидким анальгином. И если бы не приход врача… она бы все равно нашла способ угостить аллергеном своего мужа…

— Да. Замысел уже существовал… И обстоятельства этой ночи его только ускорили.

— Как это часто стало встречаться в моей практике, когда очень тесно соседствует случайное и продуманное. И нередко одно от другого почти невозможно отличить… Ведь Карина не профессиональная преступница. Но ей помог случай. В заявлении она пишет, что понятия не имела, что ее муж аллергик.

— Заявление Кариной — ложь. Она все отлично знала.

Богиня всех богинь — Истина в траурном платье. Ваграм отложил эту репродукцию.

— Почему ты ее отложил? — удивился Олег. — Истина — тоже женщина.

— Нет-нет. Это самая последняя работа художника. В ней — предчувствие угрожающих событий. Еще на выставке эта картина помогла мне преодолеть сомнения… Говоря языком математики, у каждого множества есть нижняя грань, которая обязательно является его предельной точкой и ему уже не принадлежит. Следовательно, «Истина», резко отличаясь по философскому замыслу и художественному исполнению от всех остальных картин, является той самой предельной точкой, то есть последней картиной автора… Усек?

— Усек!.. Тогда что же ты отвлекаешься?

— Извини. — Ваграм по-детски смутился.

— Деньги. Опять деньги. Опять богатство. Страх потерять богатство. Боялась, что он разведется с ней.

— Олег, все значительно сложнее. Как раз бросающаяся в глаза банальность истории и путает все карты. Карина понимала, что дело не обойдется без подозрений и обвинений. Люди завистливы. Так ведь бывает, и когда человек вовсе не виноват. А вот ты не задавал себе вопроса, почему Карин почувствовал себя плохо?

— Она сама была удивлена.

— Нет. Она не была удивлена. Если бы она даже не добавила аллергена и Карин умер бы от одной ампулы врача, все равно она — убийца.

— Но сам-то Карин видел, что ему собираются делать укол. Не мог же он забыть, что он аллергик.

— Да, не мог. Но нет, не видел.

— Как это он мог не видеть и не чувствовать, что врач делает ему укол анальгина?

— Он находился в глубочайшем трансе, Олег. И для этого у него были слишком веские причины.

— Ваграм, есть статья, что у Карина наступил творческий кризис. Он не знал, как писать дальше. В ней прямой намек на самоубийство. Сейчас найду…

— Не надо искать, — Ваграм выдержал паузу, — у Карина был мощный стресс. Он был переполнен такой болью, что не мог почувствовать, когда его кто-то кольнул в мягкое местечко. Он никого не видел и ничего не слышал вокруг. Вот чем воспользовалась Карина. Секрет в этом.

— Дела-а-а…

— Как у тебя завтра складывается день?

— Кошмарно. Тебе лучше не знать. А у тебя?

— Кафедра… Эффект бессмысленного пространства…

— Это еще что такое? — спросил Олег.

— Ну, представь себе, — сказал Ваграм, — человечество лишилось или Бальзака, или Шекспира, или Толстого…

— Не было бы «Человеческой комедии», «Войны и мира», «Гамлета»?.. Чушь какая-то.

— Какая-то чушь? Хм… Каждый большой художник — это законченная гармоническая форма в непрерывном гармоническом анализе мира. Казалось бы, ее уничтожить нельзя. Но, тем не менее, ее уничтожают. И тогда возникает эффект бессмысленного пространства. Мы же не знаем о существовании очень многих прекрасных художников, ни об их произведениях, ни о том, что они были. И для нас это далеко не безболезненный процесс — обворованные в искусстве столетия и эпохи. Я это говорю не потому, что потеря каринской живописи была бы для человечества невосполнимой. И все-таки где-то был бы ощутимый разрыв в цепочке этого анализа…

— Ваграм, послушай, я тебе прочту одно интервью Кариной, где она страдальчески заявляет, что пожертвовала своей актерской судьбой ради мужа…

— Не буду слушать. Двадцать один год, всего двадцать один год. Ну, и птичка! Вот наследственность — тут никакая генная инженерия не справится. Она выстрадала эти картины. Она их выстрадала! «О, времена! О, нравы!» Лучше посмотрим, как была совершена кража портрета Ники…

КРАЖА ПОРТРЕТА НИКИ

Карина пришла в квартиру Ники, представившись страховым агентом. Дверь ей отворила мать Ники.

— Вы ко мне?

— Да. Я страховой агент.

— Мне нечего страховать.

— Все так говорят. Вот я ничего и не зарабатываю…

— Да вы пройдите. Можете сами убедиться.

— Вы простите меня… Ну, наверное, у меня такая профессия. Я должна думать, что всегда есть что-нибудь застраховать.

— Я вас понимаю. Вы ведь живете на проценты от страховки?

— Да. Вот в соседнем доме я книжки застраховала.

— Но у меня их очень мало, — ответила мать Ники.

— А вот эту картину вы не хотите застраховать? — Карина увидела на стене портрет Ники.

— Нет, — сказала мать, — это моя девочка.

— Прелестный портрет.

— Для меня он живой…

— А, может, у вас есть другие какие-нибудь картины…

— Не-ет… Других картин у меня нет. Нечего мне страховать.

— Да-а! Можно, я поближе подойду? Я немного близорука.

— Конечно, подойдите.

— Спасибо. — Карина подошла поближе к портрету Ники. Она поняла, что портрет легко снимается. Было очевидно, что мать вечерами снимает его поцеловать и пожелать спокойной ночи. — Невозможно оторваться… Какая красивая!

— Она больше печальная…

— Но всем, кто смотрит, как она должна нравиться…

— Некому нравиться… Только одна я смотрю на него.

— Это я понимаю…

— Нет у нас родственников. Нас на свете было двое. И больше никого… Никого… Мои родители и два брата погибли в войну.

— А как же муж?

— Я не была замужем. Работала. Училась. Наверное, мой муж прошел мимо меня…

— Господи, как все одинаково.

— Ничего не поделаешь. Время было неровное.

— А у дочери тоже никого не осталось?

— А кто? Дети? Ей самой только двадцать лет было…

— Ну, а подруги, друзья? Они хоть к вам заходят? Не оставляют же они вас одну.

— Никто ко мне не заходит.

— Да, когда горе, человек никому не нужен.

— До этой весны мы всегда были вдвоем. Только в эту весну она стала взрослой. И впервые уехала одна в Прибалтику…

— Я тоже одна. Был любимый, а потом не стало.

— Если мужчина любит, он не уйдет.

— А у вашей дочери был любимый? Тоже не заходит?

— Я не хочу об этом говорить. Дай бог, если это было так. Если это была любовь. Значит, хоть немного счастья, но у нее было. Я желаю счастья тому человеку, кого она любила.