Бедный маленький мир

– А если я к вашему начальству пойду? – сквозь зубы спросила Витка.

– Идите лучше домой, девушка, – порекомендовал представитель правоохранительных органов. – И мой вам совет: не лезьте не в свое дело. Пускай азеры между собой разбираются. А начальство мое на курсах повышения квалификации, так что я до конца недели один в лавке. Вам понятна точка зрения?

Витка вышла на крыльцо, с силой пнула ногой урну и почему-то позвонила маме.

– У Даника небольшой насморк, – отрапортовала мама, опустив приветствия. – И я вот думаю, может, аллергия?

– Хорошо, – невпопад брякнула Витка.

– Что?

– То есть дай ему диазолин.

– Ты, Витта, никудышная мать. Ты еще вчера обещала…

– Я и человек не очень-то хороший, – вздохнула Витка. – У тебя, мама, нет ли знакомых среди нормальных милиционеров?

– Ты опять ввязалась в историю! – закричала мама. – Нет, я больше не могу. Я еле пережила…

– Я никуда не ввязалась, мама! – Витка решила врать, как в детстве, когда нужно было и маму не огорчить, и вопрос решить. – Мне нужно провести серию интервью по профессиональной лексике с сотрудниками правоохранительных органов. У меня исследовательская программа. Доклад на конференции. Выйдет в реферативном сборнике. Сборник будет называться «Лексика и речевая стилистика профессиональных сообществ».

«Резонерский бред», – отметила она про себя.

– А… – прозвучало в трубке. – Ну, слава богу.

У Витки всегда получалось обмануть маму.

Она даже огорчалась такому ее легковерию.

Табай, женщина без лица, просила ее не уходить. Она клокотала своей сожженной гортанью, хлопала рукой по жесткой лежанке, призывала в союзники своих дочерей, и те прижимались к Иванне с обеих сторон, заглядывали ей в лицо. Табай, как могла, показывала и изображала то ли диких зверей, то ли месть богов, но по всему получалось, что если Иванна уйдет туда, во влажный лес, ей конец. Табай очень правдоподобно показывала ей болото и как оно может засосать человека с головой.

Иванна понимала, что ее удерживают по доброте душевной. Или, может быть, потому, что Табай полюбила сидеть рядом и слушать, как Иванна рассказывает ей всю свою жизнь, чтобы не разучиться говорить и не сойти с ума. Рассказывала ей о Хайдеггере и Ролане Барте, читала наизусть Хармса и даже цитировала свой любимый фрагмент Уайтхеда о том, что сущностью греческой трагедии является не несчастье – трагедия завершается торжественной демонстрацией безжалостного хода вещей. Табай кивала, ничего не понимая, и очень сопереживала. Что она с дочерьми делала здесь, в этой странной местности, в этой странной хижине, почему не уходила отсюда и где другие люди – Иванна понять не могла. Она звала их с собой, а Табай махала длинными руками и показывала, как она боится. За себя и за дочек. Разговор привычно заходил в тупик.

Однажды утром Табай разбудила Иванну и показала ей, держа на вытянутых руках когда-то белое, а теперь буро-желтое… платье? накидку? Что-то вроде ночной рубашки с рукавами три четверти и прорезью для головы.

– Надеть? – спросила Иванна.

«Надеть», – показала Табай процесс надевания через голову.

До сих пор Иванне приходилось ходить в чем-то вроде простыни, которую она повязывала над грудью, как парео, потому что когда пришла в себя на кушетке в хижине, на ней не было ровным счетом ничего. Табай каждый день растирала ее с ног до головы каким-то вязким варевом, от которого кожа горела, как от крапивы. Пантомима на тему «где мои вещи» привела Табай в страшное замешательство. Женщина долго мялась, наконец, виновато журча гортанью, показала на девочек и на очаг.

Ну конечно, поняла Иванна, с ее джинсами, небось, играли и сожгли. Непростые тут у них взаимоотношения с огнем. Ну да ладно.

Табай критически осмотрела Иванну, облаченную в бесформенную рубаху, и протянула еще короткую накидку, сшитую из шкурок каких-то короткошерстных черных зверушек.

На вопрос, который поначалу (по инерции) Иванна задавала себе, а именно «где я?», Табай ответить не могла. Могло ответить только ночное небо, но на нем сияли какие-то чужие, хотя одновременно и почему-то отдаленно знакомые звезды, – Иванна была не сильна в астрономии. В любом случае напрашивался вывод, что она по-прежнему находится на Земле.

Ей определенно надо было идти, двигаться куда-то. Она это знала.

И она ушла.

Но не прошло и суток, как пожалела об этом. Табай велела ей держаться реки – так Иванна и шла. А через несколько часов стала задыхаться от влажности. И еще насекомые – их было так много, что в какой-то момент у Иванны случилась истерика. Мелкие летучие твари лезли в лицо, забирались под рубаху, она прихлопывала, размазывала их, и на руках оставались полосы крови.

Табай отгоняла насекомых дымом. Да и там, в районе ее жилища, их было куда меньше.

Иванна вернулась бы, но почему-то не смогла заставить себя повернуть назад. Ее трясло и знобило, и единственная и очень важная еевещь – красные эспадрильи – разлезлись на ногах от едкой болотистой почвы. Она сбросила их и дальше пошла босиком. Ее знобило так, что никакая накидка из черных зверушек помочь не могла.

Главное, что она понимала, – спать нельзя. Если уснет, ее кто-нибудь съест. Насекомые, вышедший из леса дикий зверь или черное небо с полузнакомыми звездами. А спать хотелось, как никогда в жизни. Но в тот момент, когда Иванна отметила про себя, что сейчас упадет и провалится в бесконечный, мокрый, звенящий насекомыми сон, совсем близко, метрах в десяти – пятнадцати, среди деревьев появилось слабое свечение. Как будто там горел огонек.

Дальше она вроде бы смотрит длинный однообразный сон. Как идет туда – и уже ничего не болит, и даже ногам не мокро – как будто скользят над землей и травой, но огонек удаляется. Как раздвигает руками ветки, а из-под ее ног, хлопая крыльями, вылетают какие-то мелкие птицы, и прямо под ногами скользит змея – желтая, длинная, похожая на безвредного крымского полоза.

– Соль-вода, – говорит ей Иванна. – Соль-вода, соль-вода…

«Все ли опасности можно отодвинуть от себя этим детским способом?» – думает она во сне. А змея, шурша, скрывается в траве.

Совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, под каким-то треугольным навесом горит свеча и чьи-то тени движутся за дальними стволами деревьев. Она подходит ближе и видит самое родное и понятное, что впервые встретилось ей после того, как ее рука выскользнула из руки Давора, – видит распятого Иисуса. Его лицо из темного красноватого дерева наполовину освещено, а наполовину в тени, и глаза его открыты, но смотрят мимо Иванны – вперед и вдаль. И время от времени слышится тихий стук. Она подходит ближе и удивляется – на какой-то веревке раскачивается и стучит о распятие ее кольцо.

Экс-вото.

Иванна снимает кольцо и надевает его на безымянный палец левой руки.

– Ты где? – говорит она.

Сон обрывается, и больше она не видит и не слышит ничего.

– Майя – старший следователь городской прокуратуры, – с гордостью сообщает мама, как будто некая Майя приходится ей как минимум дочерью. – Вот телефон.

Они пили чай на маминой кухне, и Даник сидел у Витки на коленях.

– Мама, – вдруг сказал ей сын, – а у нас в классе у всех есть братики или сестрички. Ты бы мне родила…

– Маме некогда, – осторожно сказала Антонина Сергеевна, – у нее конференция на носу.

– Так я не поняла, – решила уточнить Витка, – где ты откопала эту Майю?

Оказалось, та – дочка однокурсницы Ирочки, с которой Антонина Сергеевна «поддерживает отношения». Хорошая девочка, можно сказать, вундеркинд. А вот почему-то пошла в свое время учиться в Академию МВД.

– Но она на очень хорошем счету, – заметила мама со скрытым педагогическим намеком. Собственная дочь всегда казалась ей безалаберной.

– Да я поняла, – вздохнула Витка. – Поняла.

Сидя за столиком в «Кофиуме» со стаканом мохито, она рассматривала входящих и поймала себя на мысли, что образ у нее уже есть. Она ждала кого-то вроде знаменитой Каменской и так увлеклась процессом соотнесения образа с живыми людьми, что сразу и не заметила, как посреди зала озадаченно вертит головой барышня с афрокосичками, с рюкзаком «Коламбия» и с фиолетовой банданой на левом запястье. Что примечательно, барышня была мулаткой. На шее у нее болтались наушники и какой-то костяной амулет. Она, вдруг нахмурясь, похлопала себя по бедру, вытащила из кармана просторных милитари-штанов мобильник и сбросила звонок. После чего зафиксировала взгляд на Витке и широко улыбнулась.