Ностальгия

Сонный часовой открывает ворота, даже не удосужившись посмотреть, кого нелегкая принесла. Фары слепят его. Нетерпеливо сигналю. Щурясь и прикрывая глаза рукавом, он растаскивает тяжелые створки. Одна мысль крутится у него в голове — доложить сеньору тененте сразу по возвращению сеньора капитана. Спрыгнув с машины, дожидаюсь, пока он с жутким скрипом закроет решетчатые произведения колониального искусства. И только потом бью его ногой в солнечное сплетение. Наручники из джипа сильно пригодились — пристегиваю хватающего воздух широко раскрытым ртом парнишку к металлической скамейке караульной будки. Из слетевшего с головы берета получается прекрасный кляп.

— Если будешь сидеть тихо — останешься в живых, дурачок, — говорю в испуганно вытаращенные глаза, — Сейчас дам тебе в морду, кровь не вытирай. Скажешь, что на тебя напало сразу несколько человек и ты храбро бился, пока какой-то враг революции не ударил тебя по голове и ты не потерял сознание. Понял? Кивни — понял или нет!

Парнишка в трансе. Еще не отошел от жуткой боли в животе. Как загипнотизированный, он качает головой. Мне вовсе не хочется быть убийцей младенцев. Хотя к этой гребаной корпоративной революции у меня счетов поднакопилось. Хлестко бью его в глаз. Голова на тощей смуглой шее мотается, как неживая. Кровь из разбитой брови струйкой стекает по лицу. Кажется, перестарался немного — пацанчик в глубоком нокауте. Увешанный чужим оружием и подсумками поднимаюсь по каменным ступеням. Весь караул — не больше отделения. Дежурный в холле. Часовой в подвале. Отдыхающая смена в комнате на первом этаже. Дежурный по комендатуре — лейтенант Маркус, в комнате напротив дежурного. Патруль из трех человек на маршруте. Возвращается через пару часов. Трое с сеньором капитаном — комендантом, уехали на “операцию”. Больше в котелке паренька ничего обнаружить не удалось. Ну что ж. Я может и псих чертов, но морпехом все же остался. Знакомое состояние отрешенности от происходящего, смешанное с азартом атаки, охватывает меня. Я улыбаюсь хищно так, словно снова иду в строю и за спиной — надежная броня “Томми”, готового открыть огонь прикрытия в случае малейшей необходимости. Я толкаю створку тяжелой двери и она распахивается неожиданно легко. Капрал-дежурный отрывает сонную голову от жесткого стола, я не вижу его, я только смутно ощущаю его силуэт в темном углу, я поднимаю ствол и пересекаю холл в три прыжка. В тот момент, когда капрал зажигает настольную лампу и произносит “кто здесь?” я нажимаю на курок. Тяжелый дробовик гулко бухает почти в упор и сеньор cabo умирает, не успев даже помыслить о сопротивлении. Картечь опрокидывает его со стула на спину и он замирает на полу кучей окровавленных тряпок. В ответ на выстрел что-то падает в одной из комнат — не иначе, кто-то сверзился в темноте с нар, разбуженный грохотом, но я уже у дверей, я вышибаю ее тремя выстрелами в упор, картечь насквозь прошивает облицовочный пластик, и тут же я закатываю в стонущую темноту рубчатое яйцо — трофей, снятый с пояса пламенного революционера на берегу у крилевой фермы. И в момент, когда остатки дверей вылетают в коридор вместе с яркой вспышкой, я стреляю через дверь комнаты дежурного. Один раз, второй, третий. Щелчок. Помповик опустел. Бросаю его на пол и снимаю со спины винтовку. Вкатываюсь в пахнущую порохом и пылью сбитой штукатурки полутьму. Тусклое дежурное освещение высвечивает стонущего на полу человека. Видимо, картечь его задела, когда он подбежал к двери. Не повезло вам, сеньор тененте. Не приближаясь, добиваю его короткой очередью. Быстро осматриваю комнату. Больше никого. На всякий случай стреляю в коммуникатор армейского образца, что стоит на столе. Больше средств связи в комнате не обнаруживаю. В ящике стола нахожу фонарь. Пятно света упирается в дымную взвесь, наполняющую караульное помещение. Может и остался там кто, мне рисковать ни к чему. Гранат всего две, да и шум от них такой, что вот-вот сюда сбегутся революционеры со всей округи. Жаль, “мошек” нет. Без привычного оснащения чувствую себя, словно голый.

Все во мне вопит и протестует — “сматывай удочки, болван!”. Ругая себя последними словами, бегу в подвал. Часовой уже у дверей. Выстрелы отсюда не слышны, но вот сотрясение от взрыва заставило его поволноваться.

— Что случилось? Имперцы? — тревожно спрашивает он.

— Открывай быстрее, амиго. Нападение.

— Пароль скажи, — требует бдительный часовой.

Подавляю желание прошить его очередью через дверь. Кто ее знает — возьмет ли ее граната? Ожидаемый пароль, который полуграмотный солдат революции бесконечно перекатывает про себя, чтобы не дай бог, не забыть, читаю, словно с листа.

— Тухлая рыба!

Скрежет замка. Дверь распахивается. Выражение бесконечного удивления застывает на физиономии часового, когда я бью его прикладом в лоб. С этим выражением он и приземляется на пол, с лязгом и звоном раскидав свое оружие и ключи. Господи, да это ж детский сад какой-то! Если тут все такие, какого хрена батальон мобильной пехоты не сбросить? Они ж тут всех как кроликов гонять будут!

Звеня ключами, наконец, открываю первую камеру. Удивленные и настороженные лица. Все столпились у дальней стены, только один, видимо, уже двигаться не может, лежит на куче соломы, прижимая руки к животу.

— По-имперски говорит кто-нибудь?

— Все говорят, — отзывается небритый мужик со впалыми щеками, — Чего надо-то?

— Вот ключи, камеры откройте. Сваливайте все, и быстро. По домам не разбегайтесь — накроют сразу.

Я кидаю ключи на пол. Сначала медленно, словно не веря, а потом все быстрее, люди-тени выползают на свет. Они все поголовно босы. Волосы их свалялись в засаленные колтуны. Худые тела прикрыты гнилыми лохмотьями.

— Скорее, враги революции, — тороплю я, — Пока патруль не вернулся. Нашумел я прилично, вот-вот товарищи понаедут.

Кто— то медленно ковыляет к выходу. Кто-то ковыряется с замкам камер. Двое дерутся за ломоть кукурузной лепешки, найденной в тумбочке часового. Стою у стены, наблюдая этот бедлам. Все новые люди выползают из камер. Косятся недоверчиво на меня -не провокация ли?