Только хорошие умирают молодыми

— Не знаю, — отозвался Флейтист. — Могу вот.

— И раньше мог?

— Конечно, снайпер. А ты разве еще не понял?

Ну, разумеется, с холодной отчетливостью дошло до Олега. Сколько раз он стрелял в говорящую крысу? Дважды. Первый раз — тогда, когда только встретил Флейтиста, еще не зная, что того зовут именно так, что он вообще умеет говорить. Второй — во время штурма гостиницы. В тот день снайпер отчаянно слал Флейтисту предупреждения, до последнего не желая стрелять в него, и в конце концов нажал на курок, — но только ранил врага.

Словно бы предугадав следующий вопрос Олега, Флейтист торопливо сказал:

— Не всегда срабатывает. Ты ведь, наверное, тоже порой промахиваешься?

Музыкант поднялся.

Две крысы сменили его, удерживая Дениса, но тот даже не пытался вырваться, смотрел ошарашенными глазами, переводя взгляд то на говорящего крыса, то на глухого снайпера.

— Бывает, — согласился Музыкант.

Он все еще никак не мог до конца принять происшедшее.

Пулю нельзя остановить в полете.

Это невозможно.

Конечно, невозможно, согласилось с Олегом его потаенное шестое чувство. А еще крысы не разговаривают. Не вырастают до размеров человека. Не берут в лапы автомата. Что, снайпер, ты думал, что в этом свихнувшемся мире тебя уже и удивить нечем? Фигу тебе, дорогой. У мира для тебя припасено еще чудо-другое, и никто не может гарантировать, что эти фокусы тебе понравятся. Человек до последнего думал, что способен изменить мир, и вдруг выяснилось, что мир изменяется сам и старается переделать людей, — а им остается лишь подстраиваться и делать все возможное, чтобы в новой реальности оставаться самими собой.

Олег перевел взгляд с Дениса на штабного вестового.

— Скажи своим, — он посмотрел Флейтисту в глаза, — пусть его отпустят.

— Что? — как-то непонимающе переспросил крыс. — А если…

И тут же сообразил, махнул лапой, запищал что-то по-своему, по-крысиному. Одна из державших парня особей пискнула в ответ. Флейтист встопорщил шерсть, пискнул еще раз. Крысы нехотя отошли.

— Ребята… — Музыкант посмотрел на тех, кто пришел вместе со Стасом. — Заберите его. За вами, надеюсь, присматривать не придется?

— Нет, — мотнула головой Марья. — Он сам… Мы тут ни при чем. Дебил ты, Панк. Топай сюда живее, пока разрешают.

Однако отпущенный крысами Стас остался на месте. Исподлобья посмотрел на Музыканта и тихо спросил:

— И что? Ты меня отпустишь? Вот просто так? Возьмешь и отпустишь?

— Я понимаю, парень, — так же тихо откликнулся Музыкант, — что тебе очень хочется, чтобы я и на самом деле оказался чудовищем. Ты молился на меня как на божество, но божество оказалось совсем не таким, как ты его себе представлял. А бог, в котором разочаровались, — это, конечно же, демон. Только извини, дружище, я не собираюсь делать твою жизнь проще. Иди. Тебе никто не причинит вреда. Думай сам, кто же я такой. Понимаю, что думать самому — это трудно и порой даже больно, но так уж мир устроен.

Стас сделал шаг, затем — другой, хрустко приминая апрельский снег. Проходя мимо лежащего на земле автомата, который крысы не успели подобрать, он скользнул по нему взглядом и пошел дальше.

— Оружие можешь взять, — окликнул его Олег. — Оно тебе еще пригодится.

— Потом, — махнул рукой парнишка.

Цой нагнулся, поднял автомат.

— Точно Мара сказала. Дурак ты, Панк. Время такое — оружием разбрасываться не стоит.

Именно в этот момент их догнал Доцент. В руке он продолжал сжимать пистолет.

Олег увидел, как его отец стремительно приближается к ним по улице во главе десятка, если не больше, человек. Среди них снайпер увидел брата и сестру Тайлаковых, но не заметил Кравченко.

— Так, — еще издалека отрывисто кинул Доцент, оглядывая людей и крыс. — Что здесь было — расскажешь потом. Сейчас нет времени на разговоры. Этим, — он посмотрел на Флейтиста и сгрудившихся вокруг него тварей, — нужно как можно быстрее грузиться на корабль. Кто там у вас умеет разговаривать?

Он остановился, повернувшись к тем, кто еще недавно считался врагами.

— Я. — Флейтист выступил вперед.

— Надо же, — нервно усмехнулся штабист. — Вот уж не думал, что и на самом деле услышу, как крыса по-нашему говорит. Если честно, до последнего считал, что и Сверзин, и Олег все выдумали. Ну да ладно. Век живи — век учись. Вот ваш теплоход, садитесь на него — и плывите. Вам уже никто не помешает.

— А где Данил Сергеевич? — спросил снайпер.

— Ранили, — коротко ответил Доцент. — Ничего страшного, выживет. Была небольшая заварушка.

И вдруг он резко сорвался с делового тона:

— Больше всего на свете, мать вашу, — сказал — нет, не сказал, а даже простонал он, — я мечтал, чтобы люди перестали стрелять в людей.

Он посмотрел на пистолет, который продолжал держать в руке, и на миг Музыканту показалось, что штабист сейчас выбросит его. Но вместо этого Доцент сунул оружие в карман.

— Похоже, — с горечью добавил он, — для того, чтобы смертей стало меньше, все время кто-то должен умирать.

Вась-Палыч, стоявший чуть поодаль со связанными руками, скривился и смачно сплюнул в снег.

— Ты что же, Доцент, думаешь, вот так все и закончится? Ты же умный мужик, понимать должен: когда вернемся, тебе несдобровать. И не только тебе. Все ваши заговоры станут известны. Ты же нам ртов не заткнешь. Говоришь, кто-то должен умирать? Уж не мы ли это должны быть? — Он обвел взглядом своих людей. — Вот только убивать всех — это тебе тоже может боком выйти. Слишком многие об этом знают, да и объяснять потом, куда мы пропали, сложновато будет. К тому же, подозреваю, Доцент, у тебя, попросту говоря, кишка тонка. Ну, одного застрелишь. Ну, двух. Но в принципе-то ты гуманист.

— Еще не поздно, — поддержал его Денис. Он все еще лежал в сугробе, удерживаемый парой крыс, но, видимо, уже пришел в себя. — Олег, Доцент, еще можно договориться. Неужели для вас эти твари и правда важнее людей?

Флейтист, повернувшийся было к своим, чтобы что-то им сказать, вдруг внимательно вгляделся в его лицо.

— Это он, — вдруг сообщил крыс, ткнув лапой в Дениса. — Он был там. Ночью. На плотине.

От взгляда Олега не укрылось, как мелькнуло что-то в глазах Дениса… Страх?.. отчаяние?.. брезгливость?.. нежелание признавать свое поражение?..

— На какой плотине? — в повисшем молчании уточнил Доцент. — На той самой плотине?

— Которую как-то раз хотели взорвать, — пояснил Флейтист. — Я его видел там. Вместе с другими. Он пришел, советовался о чем-то. Мне пришлось подождать, пока он уйдет и заберет с собой часть людей, — иначе там получалось слишком много ваших для меня одного.

— Та-а-ак, — протянул Доцент и уставился на Дениса, теребя пальцем позолоченную дужку очков.

— Он врет, — захлебываясь слюной, заорал тот. — Врет, скотина! Вы что, какой-то твари верите?! Не мне?!

Доцент молчал.

И Олег молчал.

И, что удивительно, молчал Вась-Палыч. Медленно багровел лицом, топорщил пшеничные усы, но молчал. Только внимательно смотрел на сына.

Денис неожиданно сник.

— Думаю, все ясно, — сказал Доцент. — После того как теплоход уплывет, мы вернемся обратно. У нас там, если кто забыл, война. И ее надо довести до конца. Вы все… — Он пристально посмотрел на Вась-Палыча и добавил: —…Всё забудете о том, что здесь было. Взамен за это мы забудем о том, что только что услышали. А ты лично, — он шагнул ближе к Вась-Палычу, — проследишь, чтобы твой сынок не выкидывал больше никаких трюков. Иначе для вас обоих это плохо кончится. А еще лучше — всыпь ему хорошенько. За то, что мятежи устраивает, и за то, что у него руки кривые. Взялся делать переворот — так делай его, чтобы комар носу не подточил. Политиканы, мать вашу…

Он повернулся к Флейтисту:

— Ну? А ты чего уставился? Грузи быстрей своих — и ходу отсюда.

Крыс принялся пищать на своих, вздрагивая усами и топорща шерсть. Серые зверюги засуетились, построились в неровную колонну и двинулись к теплоходу, подгоняя детей, утопавших короткими лапами в снегу.