Только хорошие умирают молодыми

— Ты извини нас, Батюшка, — примирительно сказал Сашка, — но мы уж лучше как-нибудь сами. Кто вас там в Штабе разберет. Вас там много, один одно говорит, другой — другое. Мы люди маленькие, нам сказали в Штаб — значит, в Штаб.

— Стало быть, вот как? — пробурчал Батюшка, насупившись. — Вы, стало быть, у нас так здорово приказы выполняете? А ты, стало быть, — он посмотрел пристально на Олега, — в Штаб почему-то не хочешь?

— Не туда мне сейчас надо, — честно сказал Олег.

Он уже понял, что Батюшка сейчас — его единственная надежда отвязаться от кипящих рвением Сашки и Семена. К тому же… Сорок девять крыс где-то ждали Музыканта, который мог бы их спасти. Но Музыкант зря потратил еще несколько минут, и их осталось меньше. Уже гораздо меньше, чем пятьдесят крыс, где-то ждали Музыканта…

— Иди дальше, Батюшка, — уже тверже сказал Сашка. — У тебя своя дорога, у нас — своя. А Музыканта мы передадим Доценту или Вась-Палычу. Можешь потом у них спросить, с чего это он им понадобился.

— Куда мне идти, — мягко сказал Батюшка, — ты, сыне, мне не советуй. Путь свой я и сам ведаю.

И вдруг он без размаха ударил Семена в лицо. Сашка хотел отскочить назад, но священник, не останавливая движения, волчком крутнулся на пятке и съездил ногой ему в грудь. Взметнулись, закружились полы черной рясы, вновь показав камуфляжные штаны.

— Хоть бы греха на душу не взять, — озабоченно пробормотал Батюшка, присев на корточки. Пощупал пульс, убедился, что оба дышат. — Уф-ф-ф, — облегченно протянул он. — Вроде не убил. Мне, Олег, грех брать на душу не впервой — отмолю потом как-нибудь, да опять же, если я грешу, значит, тем самым не даю кому другому грех совершить. С какой-то стороны, полезное дело делаю. Но убийство — это уже чересчур. Надеюсь, Господь не попустил мне сотворить ошибки, тебя выручая.

Музыкант растерялся. Общаться с верующими ему всегда было трудно, а как говорить со священником было откровенной тайной.

Батюшка, поняв его, усмехнулся:

— Не знаешь, что сказать? Ну так и не говори ничего. Тебе в какую сторону?

Олег махнул рукой.

— Пошли тогда, сыне. Я тебя провожу немного, а то, глядишь, опять какие-нибудь охотники за наградой тебя собьют с пути твоего. Не буду спрашивать, куда ты так торопишься, — надеюсь, что дело того стоит. Эти же двое, — он ткнул пальцем в Сашку с Семеном, — очухаются скоро. Ну, голова у одного из них поболит, да от этого не умирают. Идем, идем.

Но торопить снайпера уже было не нужно. Он и сам понимал, что времени все меньше. Крысы где-то ждали Музыканта, который мог бы их спасти. Однако Музыкант зря тратил драгоценные минуты, и крыс оставалось все меньше. Но они продолжали его ждать, потому что другой надежды сейчас у них не было.

— Там, куда ты идешь, стреляют, — заметил Батюшка через несколько минут.

— И что? — Олег пожал плечами. — У нас, похоже, всегда стреляют.

— Это ты, сыне, точно подметил. Только я иное в виду имел. Идешь туда, где стреляют, а оружия не взял.

Батюшка бил в точку. У снайпера мелькнула мысль захватить автомат у кого-нибудь из тех, кто пытался отвести его в Штаб, но желание как можно быстрее встретиться с Флейтистом оказалось сильнее. Но теперь, чем ближе становилась линия фронта, тем более неуютно чувствовал себя Музыкант. Свои, конечно, стрелять не будут, да и ему в голову не придет открывать огонь по людям. А вот крысы — совсем другое дело. Несмотря на то что ему рассказал Флейтист, Олег более-менее доверял лишь ему — и никому больше. Тем более что, по словам говорящего крыса, на его стороне было мизерное меньшинство. Так что можно быть уверенным: любая тварь, которая встретится на дороге, — враг.

Батюшка усмехнулся в бороду.

— На-ка вот. Держи.

Он завернул рясу и вынул из кармана камуфляжных штанов пистолет.

— Держи-держи, не стесняйся. У меня еще есть. В наше время пастырю трудновато приходится. Вышел из дому без оружия, зашел слишком далеко — и, почитай, пропал.

Они пошли дальше. «Была не была, — подумал Олег. — Раз он идет со мной, почему бы его не спросить? За спрос, как говорится, денег не берут».

— Батюшка, — начал он, непривычно волнуясь, — заинтересовало меня кое-что. Спросить хочу, да вот не знаю…

— Перестань, — грубовато прервал его Батюшка. — Говори все как есть. Я такой же человек, как ты, а что рясу ношу — так у всех в этом мире своя работа. Ты крыс без промаха бьешь, а я слово божье несу, но мы оба — люди, и говорить нам надобно без всяких приплясываний друг перед другом. Давай, не стесняйся, сыне.

— Батюшка… А как ты думаешь, у крыс может быть душа?

— О как…

Батюшка остановился и придержал Музыканта за плечо.

— Вопросы ты задаешь, сыне, прямо скажем, чудные. Не стану интересоваться, отчего тебя волнуют подобные материи, но отвечу попросту. Не знаю.

— Не знаешь?

— А откуда мне знать? В Библии о том слова не сказано. В Библии все четко: есть люди, и у людей есть душа, а у животных души нет. В том и есть главное различие меж ними: у животного нет свободы, не может оно выбирать ни добра, ни зла, а человек может, но нередко ошибается, добро со злом путает и оттого грешит. Но ни слова нет в Писании о том, что крыса может взять в лапы автомат да палить по рабам божьим. Оттого и не могу я ничего тебе сказать о том, есть ли у нее душа. Вроде бы быть не должно. Но в нашем мире много чего не должно быть, а оно по улицам бегает, и никуда от этого не деться. Впрочем, если хочешь еще что у меня спросить — пошли дальше, нечего стоять. Мнится мне, что у тебя время не бесконечное.

Это было полной правдой. Они пошли дальше, увязая по щиколотку в нападавшем за ночь снегу. Вокруг было тихо, только снег поскрипывал под подошвами. За все время, которое прошло с того момента, как Батюшка отбил Музыканта у Сашки с Семеном, они больше никого не встретили. Снайпер немного опасался, что пришедшие в себя охотники за наградой бросятся их искать или, наоборот, кто-нибудь найдет этих двоих в сугробе, избитых, и начнет интересоваться, что к чему, — однако пока им с Батюшкой везло.

— Тогда, Батюшка, что же у нас происходит? Если даже твоя Библия ничего сказать про это не может…

— Я верую в Бога, сыне, и мне положено мыслить, придерживаясь определенных рамок, — отозвался Батюшка. — Если так думать, я должен признать, что все происходящее может быть лишь Апокалипсисом, и про это в Писании вполне даже говорится.

— Апокалипсисом? — переспросил снайпер. — Концом света?

— Да, — согласился Батюшка, — конец света, он самый. Только имей в виду, Апокалипсис — это не просто конец. Если ты вообще читал книжицу под названием Библия, ты должен помнить: апокалипсис — это переход. Трансформация, говоря иными словами. Изменение. Смерть старого, причем далеко не всего старого. Временное отмирает, вечное остается. Потому что оно — вечное. Вот этого многие из вас не понимают.

— Из нас?

— Из вас, — пояснил Батюшка, — значит, из тех, что все еще не уверовали. Хотя до верных, честно говоря, тоже порой доходит с трудом: конец — и все тут. А помнишь, Олег, как Владимир Семенович пел: «Конец — это чье-то начало»?

— Владимир Семенович? — Музыкант непонимающе посмотрел на собеседника.

Тот только улыбнулся.

— Эх ты… А еще Музыкантом зовешься. Владимир Семенович — это Высоцкий. Не чета твоим металлистам патлатым был, да и многим другим — не чета. Хотя… Как там твои любимые металлюги пели? Которых ты постоянно вспоминаешь? Только хорошие умирают молодыми, так? Как ты думаешь, сыне, человечество, которое умирает сейчас, на наших глазах, — оно молодое или старое?

— Иными словами, — подхватил Олег, — плохое оно или хорошее? Не знаю и не хочу знать. Человечество слишком большое для того, чтобы я его судил. К тому же оно еще не умерло. Нет, не умерло. Оно еще потрепыхается. Апокалипсис там, не Апокалипсис, конец, не конец, начало, не начало… Я тоже часть человечества, и лично я собираюсь еще пожить.

На перекрестке они с Батюшкой расстались. Глядя, куда собрался Музыкант, его спутник только головой покачал.