Паутина

— Хоскинг прав, процесс необратим, — продолжал Арсен, усаживаясь на ложе в ногах Сибирцева. — Но ты зря сожалеешь о случившемся. Ты еще не знаешь, какие перед тобой открываются перспективы. И перед твоим другом тоже.

— Вот почему взбунтовался Вайцуль, — тихо, как бы про себя, сказал Инглз.

— Не совсем так, — возразил Арсен, — он стал бэтаменом уже давно и смирился с этим. Но он был слишком глуп и слишком жаден… Впрочем, ему-то и вообще не на что было жаловаться. Когда мы с помощью магнитной ловушки вытащили его с поверхности, он был мертв. Пришлось буквально по уши накачивать его эликсиром, и то процесс регенерации занял почти четыре декады. А ты здоров, крепок, ломка будет продолжаться дня три-четыре, не больше.

— Ты говоришь, он был мертв? А почему? Из-за вашей ловушки?

— В общем, да, но у него выбора не было. За ним гнались, вахмистр был в полушаге от трибунала. И у тебя, кстати, тоже выбора не было. Без эликсира ты бы с Вайцулем не справился, и вы оба — и ты, и твой приятель, погибли бы от удушья. Кислорода у нас действительно нет, зачем нам смертельный яд? А смерть от удушья — вещь неприятная. Введя тебе эликсир, мы спасли вас обоих.

— Да, вы спасли нас… и себя тоже, верно?

— Верно. Наши интересы совпали, вот и все.

— Значит, так, — медленно заговорил Инглз, — я еще попробую выяснить, обратим или необратим этот процесс, я еще не решил, останусь я с вами или не останусь, и не начать ли мне гонять вас по шахте, как это сделал Вайцуль… Но одно я решил твердо. Джека вы не тронете. Он останется таким, как есть, и вернется домой. Это я уговорил его обследовать шахту, я ошибся, и я отвечу. Ты понял меня, болотный начальник? Или повторить?

Инглз с недвусмысленной угрозой приподнял лазер, отметив про себя, что сейчас, несмотря на плохое самочувствие, он кажется легче.

— Я понял тебя, — спокойно ответил Арсен, — и не надо грозить оружием. Мы не будем прибегать к насилию. Но подумай сам, если твой друг уйдет, о Колонии станет известно, сюда придут военные, и Колония будет разгромлена. Одни погибнут, другие попадут в лапы ваших экспертов, станут подопытными животными. А ведь здесь несколько десятков циклов велась громадная экспериментальная работа, создавалась новая цивилизация!

— Изуверская работа, — буркнул Инглз. — А ты не подумал, что если мы не вернемся, то дело обернется еще хуже? Мы что, случайно пришли в этот сектор? Нас будут искать, сектор прочешут, рано или поздно наткнутся на тамбур. В Городке давно поговаривают о каких-то людях в этом «белом пятне». Федерком уже вплотную этим занимается. А мы с ним, — он кивнул на Джека, — не из научной экспедиции. Мы из Федеркома, понял? И когда сюда придут наши, я не собираюсь стрелять в них. Пусть я останусь подопытным животным, как ты говоришь, но тебя и твоих друзей будут судить за эксперименты над людьми.

— Почти все наши люди прошли через это добровольно, — сухо сказал Арсен, — к тому же я только вчера стал старшим здесь, после смерти Лео.

— Ага, уже оправдываешься, — злорадно отметил Инглз. — А Хоскинг говорил, что с ним возился именно ты… Ладно, трибунал разберется.

— Хоскинг, я вижу, много чего наговорил, — недовольно поморщился Арсен. — Хорошо, а что ты предлагаешь? Мы готовы на компромисс, но Колония должна жить. Если надо, мы будем драться. Ты убьешь меня, Хоскинга, еще кого-нибудь, но рано или поздно убьют и тебя. В отличие от Вайцуля, ты совсем не знаешь шахты. Да и мы предупреждены и ко всему готовы. Давай искать разумный выход.

— Разумный? Я не знаю… пока, — задумчиво сказал Инглз. — Дай мне подумать. Кислорода нам хватит еще надвое суток, время есть. Придет в себя Джек, тогда поговорим. Но вы его не тронете, ясно?

— Что касается кислорода, то теперь он нужен будет только одному из вас. Ты сейчас почти не потребляешь кислорода. Можешь еще уменьшить подачу. Послезавтра попробуешь снять гермошлем, только постарайся поменьше двигаться эти два дня. Перетерпи. Если будет совсем плохо, могу ввести один препарат…

— Нет уж, — сказал Инглз решительно, — из твоих рук я больше никакого препарата не приму. Потерплю. А теперь иди отсюда, пока я не спалил твою физиономию. Иди!

Арсен сдержанно кивнул и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Угрозы Инглза не очень испугали его, но заставили задуматься. Применить силу? Колония и так потеряла слишком многих. Компромисс так компромисс. Каким он будет? И будет ли вообще?

А Инглз, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Мешал гермошлем, по-прежнему раскалывалась голова, все также стояло перед глазами лицо Вайцуля, но хуже всего, конечно, были мысли о будущем. Неужели он, молодой, здоровый человек, обречен навеки остаться здесь, в полутемной шахте, среди неизвестных и, честно говоря, неприятных ему людей? Он не до конца еще поверил Арсену, точнее, продолжал в глубине души надеяться на чудо, но логика и какое-то внутреннее чутье подсказывали, что бэтамен прав, что пути назад нет и не будет…

Больше всего на свете доктор Похья ценил комфорт, стабильность и маленькие радости умного человека. Все это он мог найти и в Городе, но предпочел все же поселиться в ближнем Загороде, несмотря на все неудобства, связанные с ежедневным использованием эр-такси. Джек, бывая у него, несколько раз интересовался, почему доктор не снимет квартиру где-нибудь около Центрального госпиталя. Но на все вопросы относительно собственного образа жизни доктор Похья отвечал туманно и многозначительно: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Джек в ответ пожимал плечами и переводил разговор на другое. В желании доктора отгородиться от людей не только стенами дома, но еще и расстоянием, зарослями берьесы и целой рощей альфасов, росших под окнами, он видел очередное чудачество, не догадываясь о напряжении, в котором жил его новый знакомый.

Кабинет доктора был на втором этаже. Из окон виднелись только небо, серебристая живая изгородь из кустов берьесы и самые верхушки низкорослых альфасов. Первое время Похья часто ловил себя на том, что ему хочется отрезать от них ломтик, настолько альфасы формой и цветом походили на гигантские, хотя и чуть похудевшие, ананасы… К сожалению, они были совершенно несъедобны.

Вечер доктор провел за работой. Это означало, что большую часть времени он простоял у окна, глядя невидящим взглядом куда-то вдаль. На столе светилось голубоватое окошко дисплея, на котором вот уже второй час не было ничего, кроме заголовка будущей статьи — «Влияние Великого Катаклизма на социокультурную среду Альфы». Машинально бегая пальцем по клавиатуре, Похья окружил заглавие сложным узором из шестиконечных звездочек, и это было все, чего он достиг к полуночи.

«Нет, надо отвлечься», — сказал сам себе Похья. Он выбрал код, и на дисплее появилась знакомая заставка. Начиналось популярное политическое обозрение «Голубой треугольник». В вершине треугольника, подобно лидеру Сената, восседал ласково улыбающийся ведущий, слева от него — какой-то сенатор, справа вице-директор видеокорпорации. Речь шла о возможных претендентах на пост лидера после приближающейся отставки Тардье.

Сенатор с умным видом говорил обычные глупости, стараясь произвести впечатление человека информированного, но, упаси Боже, ничего при этом не сказать. Вице-директор терпеливо слушал, кивал, а потом давал претендентам краткие, но выразительные характеристики.

— Главное, — с важностью вещал сенатор, — чтобы тот, кто унаследует пост весьма досточтимого сэра Тардье, был полностью, от начала до конца, предан интересам Альфы. И в этом я вижу источник…

«Господи, — почти с отчаянием подумал Похья, — что за стиль у него! А вообще, такое впечатление, что я где-то уже слышал об этом — об Альфе, об источнике животворном… Старею, видно, забываю обо всем… Нет, погоди-ка!»

Он напряг память, пытаясь поймать ускользавшие строчки, и, запинаясь, вслух прочитал: «Я, Альфа и Омега, начало и конец… Побеждающий наследует все, и проблемы, которые копятся и копятся, и привилегии, и ответственность, и власть лидера. А вот что он выберет из этого наследия? Как там дальше? «Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, а он мне — Сыном… Жаждущему дам даром от источника воды живой…» Откровение Иоанна, вот что это такое! Нет. Слово действительно бывает Богом, но только не у досточтимого сэра сенатора».