Наковальня

— Думаешь, я не позаботилась первым делом о себе?

Изадора занялась его запястьями, шепча извинения всякий раз, когда Габриел вздрагивал. Затем она нанесла обезболивающее на раны на его лице, продолжая непрерывный комментарий:

— Черт, парень, что ты сделал со своей губой? Она выглядит так, будто кто-то привязал синтфертера у тебя под носом.

Но когда Изадора добралась до его ноги, то встревожилась по-настоящему:

— Боже, Габриел, это ужасно! Мне и в голову не приходило, что все так серьезно.

После обезболивания она положила на рану лоскут искусственной кожи и неуклюже попыталась разгладить края большими пальцами.

— Эй, можно мне?.. — Землянин мягко отстранил ее руки. — Думаю, у меня в этом больше опыта… А, дьявол!

Лоскут в его пальцах превратился в мокрую лапшу. — Может, если мы вместе…

Кое-как они наложили искусственную кожу. Габриел бормотал, когда они мешали друг другу:

— Я сам должен справиться.

Закончив оказывать помощь, Изадора бросила остатки анестетика и кожи обратно в пакет. Но не ушла.

— Как думаешь, что с нами будет? Габриел пожал плечами:

— Не знаю. Я рассчитываю на Изеки… он шпик, должен знать кого-то из контрабандистов. Надеюсь, он договорится с ними и вытащит вас с Тора.

— Нас?

— Тебя, Чуен и себя. На его брата и Айшу у них ничего нет, так что…

— У них и на нас ничего не было.

— Да, — вяло согласился Габриел.

— Ты не упомянул о себе.

— Нет… Из, ты помнишь нашу вторую встречу? Я сказал тогда, что они разозлили меня.

Изадора непонимающе покачала головой:

— Одной злости недостаточно, Габриел. Вон к чему она привела!

Землянин тихо спросил:

— Ты жалеешь? Жалеешь, что ввязалась в это?

— Конечно, жалею! — раздраженно воскликнула женщина. — Черт возьми, Габриел, как я могу не жалеть? Посмотри вокруг! — Она указала на голый гостиничный номер. — Посмотри на это! Посмотри на нас!

Габриел понимающе кивнул:

— Тогда почему ты сделала это, Из? Все это не имело к тебе отношения.

Женщина уставилась на него как на. идиота.

— Почему? Потому что это важно. Потому что… — Ее голос стал сдавленным. — Потому что… у меня появился смысл. — Я думала… я думала, что моя жизнь приобретет смысл.

«И чтобы это узнать, ты чуть не погибла? — печально подумал Габриел. — Милая Из».

Изадора развела руками и слабо засмеялась.

— А у тебя какие причины? Только злость?

— Элспет.

— Да. Конечно.

— Нет, не конечно. Хотелось бы мне, чтобы все было так просто. Я много думал об Элспет еще до того, как прилетел в

Кьяру… и после того, как оказался здесь. И я все время спрашиваю себя — почему?

Изадора понимающе кивнула:

— Конечно, это естественно…

— Нет, не почему она погибла, — нетерпеливо перебил Габриел. — Но почему все остальное. Почему вся эта… кутерьма? Почему ее это заботило? Почему она бросила дом и прилетела на Тор? Почему заперлась в этой… банке, где за дверью, до самого горизонта, нет ничего, кроме молота в тридцать семь «же»! Черт побери, Из, Элспет стояла ногами на земле — в земле! в живой земле! — глубже, чем я когда-либо стоял. И она не скрывала этого. Пламенная проповедница своей веры: надо вернуться к старым законам, никаких больше компромиссов. Будь она мужчиной; она бы возродила обряды Молонги и…

— Что возродила?

— Обряды Молонги. Наш народ совершал эти обряды много веков назад, когда аборигены еще думали, что смогут прогнать европейских захватчиков обратно за море. Вот только… — он пожал плечами, — кого теперь прогонять? Об этом позаботились бомбы, когда упали и создали Стеклянные пустыни во время Чумы и раньше. Обстоятельства изменились. Сейчас все не так, как было столетия назад. Сейчас есть… уважение, — пробормотал он себе под нос. — Дядя Буль, бывало, говорил, что все мы — члены племени… знаем мы это или нет. Говорил, что мы выиграли это соревнование, а никто не заметил.

Габриел резко откинулся назад и посмотрел на Изадору.

— Нас с Элспет воспитывала бабушка. По древним племенным законам нашей официальной опекуншей должна была быть сестра моего отца. Но у него не было сестры. Поэтому опекуншей стала бабушка Лалуманджи. Вот это была леди.

— А ваши родители?

— А! — Он пожал плечами. — Они, конечно, имелись. Мама была горожанкой, но папа пытался вернуться в племя… и не сумел. Ни рыба ни мясо. Это старая история. Все изменилось, но… думаю, главное, что изменилось после Чумы, — это то, что теперь ты более свободен нигде не быть своим. Даже если это тебя убивает. Культура нашего народа всегда была открытой, в отличие от закрытых культур, культур для избранных. В наши дни это выражается в том, что среди аборигенов есть люди с волосами светлыми, как солома, и голубыми глазами. Члены племени. И все они хранят жизнь старой магии.

Изадора с любопытством посмотрела на него:

— Ты действительно веришь в… в такие вещи?

— А ты нет? Вы, жители других систем, говорите о Земле и Солнечной системе шепотом…

— Мы не говорим шепотом!

— Ну, ладно, не говорите, но временами так кажется. У нас был старик, его и звали — Старик. Он по шею сидел в старой магии. Умел исчезать, превращаться в орло-ястреба, летать над землей и…

— Постой, ты это видел? Ты видел, как он превращается в орла? — недоверчиво спросила Изадора.

— Орло-ястреба. Я видел его в орло-ястребе.

— Это не… одно и то же.

— Неужели? А, понимаю. Да, — он выставил вперед руку, — да, я понимаю. Но, видишь ли, среди искателей доказательств всегда бытует одно предположение, будто каждый, кто может что-то доказать, действительно хочет доказывать. Это не всегда так… мне трудно объяснить… это не всегда вроде: «О, вот никотиновый корень в лотке утилизатора, и вот он исчезает, исчез! А теперь мы разберем его на части, и вот как он работает. Прошу!» Прямо у вас на глазах! Это просто трюки, карнавальные фокусы.

— Карна… карнавальные?

— Спецэффекты. Иллюзии. Иллюзия — это ложь, которую ты видишь. Правда может скрываться. Твои глаза видят дорожку из высохших камней. Следующий малый видит речное русло. Ты умираешь от жажды, потому что твоя правда утверждает, что река — по определению — течет над своим руслом. Он же втыкает камышинку на полметра в землю и наслаждается прохладным питьем. Старая магия не больше и не меньше магия, чем это.

— А ты? Где ты свой?

— Я? А… ну, я никогда не ладил со старыми законами. А Старик был хранителем закона. У него был брат — мы звали его дядя Буль, — половину времени злой как тритон, вторую половину — сумасшедший, как Мартовский Заяц, и масса веселья для нас. Когда бабушка занималась женскими делами, — особенно позже, когда она обучала этому Элспет, и они поднимались на Кататджуту, в женское джанг-место, табу для мужчин, — я часто оставался с ним. Перед смертью бабушки я узнал, что когда-то они с дядей Булем были любовниками. Говорят, в молодости он был бесшабашным малым, пока не спился… Но, короче говоря, мы с друзьями ходили за ним по бушу вокруг Лендинга. Он научил меня охотиться, выслеживать добычу, ставить ловушки на птиц. Играть в прятки с песчаными пауками. Эти пауки роют норки в песке, а вход закрывают вращающейся крышечкой. Днем крышечки закрыты и почти не видны… А еще у нас была игра «ловля мух». Выигрывал тот, кто выловит из воздуха больше мух за один прием. Дядя Буль даже научил нас охотиться на кенгуру… Изадора возбужденно перебила:

— Кенгуру! Я знаю о них… но, — на ее лице появилось сомнение, — они ведь очень быстрые, разве нет?

— И некоторые из них под угрозой вымирания, — кивнул Габриел. — Но, видишь ли, кенгуру всегда бежит по широкому кругу. Поэтому один из охотников преследует его, чтобы кенгуру не останавливался, а второй срезает дугу. Так ты его утомляешь. На это может уйти несколько дней. Конечно, потом ты должен отпустить его, потому что кенгуру охраняются. — На него опять навалилась усталость, но он продолжал: — Однажды дядю Буля при этом убили — заезжие браконьеры. Вероятно, они охотились за рыжим кенгуру, а взамен получили… дядю Буля. Я никогда не забуду лицо Старика, когда дядю Буля нашли. Совершенно пустое лицо, без всякого выражения. Просто… как пустое поле. Он всегда был злобной старой сволочью — ненавидел меня, а я его, — но в тот раз… то пустое лицо. Я понял его, только когда услышал о смерти Элспет. Когда ушел дядя Буль и потом, позже — бабушка, было такое ощущение, будто кто-то забрал крышу над моей головой. Но когда умерла Элспет… это было совсем другое. Как будто оборвалась нить связи с детством. До одиннадцати лет мои воспоминания были ее воспоминаниями. — Габриел остановился. — А теперь они только мои.