Литерный эшелон

Пашку принялись вталкивать в комнату. Тот попробовал опираться, но получил по сломанному ребру, боль взорвалась фиолетовой вспышкой в глазах. И через мгновение парень уже летел через комнату.

Полицмейстер ударил на лету, сбил Павла с ног. Опять начал лупить.

Пашка застонал:

– Нет, не надо… Я все скажу!

– А я ничего у тебя и не спрашиваю! – не отвлекаясь, отвечал полицмейстер. – Ты, братец, знаешь ли, знаменит. О тебе редкая газетка не тиснула статью. Тебя такая свора адвокатов готова защищать – страшно подумать. И все – забесплатно, чтоб их имя только рядом с твоим пропечатали! Им по большому счету плевать – повесят тебя или нет. Зато какая слава – защищал самого Павла Оспина!

Он обошел вокруг, осматривая плоды своих рук и ног. Задумался на мгновение: а куда еще он не бил?.. Ага, кажется сюда. Получай.

Пашка завыл.

– Может, ты в рай попадешь – может Господь Бог тоже анархист. – продолжал Павел. – А что, князья-анархисты же бывают? А может быть, нигилисты правы и бога вовсе нет… Так что теперь? На кого нонче надеяться, полагаться? Только на себя! Потому я ад устрою тебе прям здесь!

Пашка выл под ударами.

За дверью, ожидая команды, стояли жандармы.

Они вздрагивали в такт с криками.

В Иване Ивановиче

К городской околице Пахом вышел рано утром.

Город спал, несмотря на то, что солнце давно уже встало. Во-первых, день наступал воскресный, особо срочных дел будто не имелось.

Во-вторых, этой ночью вокруг города кружили волки. Порой их вой да запах ветер доносил до псов с городских окраин. Те начинали лаять, их поддерживали собаки, живущие в центре, а то и на другой стороне города.

Порой лай затихал, но какая-та собака, что-то вспоминала, верно решала, что последний звук должен остаться непременно за ней. Пару раз гавкала – ей отвечали с соседней улицы, и собачья брехня снова начинал гулять по городу.

За сим не спали их хозяева, обещая утром угостить соседских собак колбасой напополам с крысиным ядом.

Но всему на свете имеется конец – волки уходили в леса. Собаки укладывались спать, отходили ко сну и их хозяева.

Благостно засыпая, они прощали все и всем – в том числе и собакам.

Спали долго, всласть. Потом, когда спать было уже невмоготу, просто лежали с закрытыми глазами, желая отдохнуть впрок на следующую неделю, а то и на месяц.

Градоначальник сего города, Гордей Степанович Латынин с чувством глубочайшего стыда проснулся аж в начале одиннадцатого.

Время для пробуждения было позднее, но за сим позором его никто не застал. Его супруга Варвара тихонько посапывала рядом.

Тихонько, чтоб не разбудить хозяйку, Гордей поднялся, прошел по комнате, коридору… Привычно прислушался к шуму в детской… Тяжко вздохнул: он все никак не мог привыкнуть, что младшая дочь ноне уже замужняя дама. И живет безумно далеко – на другом конце города.

Через весь дом Гордей Степанович прошел в сени.

Там в уголке покоились отложенные сапоги. Городишко был мал настолько, что его градоначальник собственноручно чинил свою обувь.

Нет, конечно, имелся в городе и сапожник, но только один. И обычно, как и надлежит сапожнику, был пьян в стельку. Увлекшись, мог пропить все, включая гвозди, молоток и сданную в починку обувку.

Гордей Степанович задумался еще раз: в воскресенье, конечно, грех работать. Но с иной стороны – разве кому будет радость с того, что градоначальник станет ходить в прохудившихся сапогах, простудится да помрет.

Нет, решительно – не может быть греха в работе. – думал Гордей. – Спаситель наш и то работы не чурался. А вот что грех – так это быть дураком и помереть из-за дырки в сапоге. Будто в скором времени они были и без надобности, однако, случись ливень – чинить их будет уже поздно.

И уже было совсем было принялся за дело, но в окно увидел сидящего на лавочке Прохора. Рядом с ним лежало нечто, завернутое в плащ.

Охотник приходил в город раньше, приносил дичь, пушнину. Добычу из уважения сперва предлагал градоначальнику. Тот обычно платил не торгуясь.

В тот день Гордей Степанович вышел к охотнику, мысленно потирая руки – сделки с Пахомом всегда были прибыльными.

– Мы до тебя пришли! – сообщил Пахомий. – От!

– И тебе доброе утро, Пахомий. Что там приволок? Что-то к столу? Межвежатинка?..

– Кикимору пришиб! Акча мене за ее буде?

– Какая кикимора? – удивился Гордей Степанович. – Ты пьян, Пахом?

Ни говоря ни слова, Пахом открыл клапан свертка в нем, спеленатое как младенец, лежало…

Сначала градоначальнику показалось, что он видит голову гигантского кузнечика: синего цвета, с огромными глазами, головой странных пропорций… Однако, через четверть минуты понял: глаза более похожи на человеческие, тело покрыто не чешуей, а кожей, пусть и странно колера. Череп безволосый, лоб большой, словно у какого-то гения словесности… Чуть не ровно посредине лба – дырка с запекшейся красно-желтой кровью…

Пахом не закрыл убитому глаза и Гордей Степанович заглянул в них глубже. Ему показалось, что еще мгновение и удастся рассмотреть остатки разума, а то и душу. Но нет – там все было затянуто белесым туманом смерти.

– Что это такое? – спросил градоначальник, и тут же поправился. – Кто это такой?

– Я ж и баю: кикимор! – как маленькому стал растолковывать Пахомий. – Тама за урманом энтих много. Токма усе уже сдохли. А энтого я сам пришиб!

– Что там еще есть?

– Ставец матьорый из каньги. С неба упали семмицу тому.

В голове градоначальника доселе кружившие осколки мозаики вдруг соединились в единую картину. Все стало понятно.

Ну, или почти все.

– Хватай его… Неси в мой кабинет.

В кабинете удалось осмотреть пришельца лучше: роста он был небольшого, пожалуй, с ребенка. Одет он был в штаны и куртку из тускло-серой ткани. На ногах – ботинки будто из какого-то мягкого металла. Пуговиц не было видно.

– Пожалуй, можно и выпить. – подытожил градоначальник.

Из шкафа достал графинчик, налил по маленькой.

Посмотрел на убитого инопланетянина.

– Помянем его душу басурманскую. Была у него душа, али нет? Как думаешь?

– Почом знать?.. Таперича изаболь нету.

– Выпьем…

Действительно – выпили.

Тут же налил по второй, и чтоб не было соблазна повторить – убрал графинчик.

Пока пили вторую, градоначальник принял решение.

– Об этом надо сообщать прямо в столицу телеграфом! Передавать надо «флагом». Не телеграфических рож это дело. У нас кто связью владеет? Германец Сименс, швед Эрик-сын да янки Белл. Пошли!

Пахом указал на сверток

– А энтот?

– Ах да… В ледник его под ключ!

В поезде

Из самого Владивостока огромный путиловский «десятиколесник» тащил состав. Делал это лихо – в чистом лесном воздухе уголь сгорал хорошо, паровоз был новым, чуть не только что с завода: колосники не успели прогореть, дымогарные и жаровые трубки – не забились.

Да и груз сегодня был не такой уж и тяжелый – пассажирские вагоны сегодня были наполнены едва на половину.

Поезд летел сквозь лес – за окном стояла непроглядная темень – станции здесь были редки. И чтоб темнота не смущала взор, от нее прятались за опущенными шторами, тоску прогоняли вином.

В вагоне-ресторане за столом коротали поздний час пассажиры.

Музыкант в углу не сколько играл, сколько настраивал свою гитару. Ужинало семейство, севшее на поезд в Хабаровске. В углу трапезничал батюшка. Недалеко капитан третьего ранга развлекал беседой двух дамочек.

– …Скрутили его, значит, и в участок. Дескать, смотрел на мост, чего-то рисовал. В карманах – бумаги на ненашенском. С виду – чисто японец. Стали разбираться – оказался он вовсе не японцем, а корейцем. Что на мост глядел – не отрицал, но не специально, а так вышло. Надо же ему на что-то глазеть, не с закрытыми же глазами ходить? И что характерно, бдительные верноподданные наловили таких шпионов на две Японии. Буряты, китайцы, монголы – все годиться. Как японцы выглядят – знают только по карикатуре в «Ведомостях».