Невозвращенцы (СИ)

Все сильнее расширяющимися глазами ганзейский купец смотрел на эту бойню. Его охранников, как цыплят перерезала эта валькирия. Следующей мыслью, которая пришла ему в голову, была о том, что с ним сделают эти варвары за попытку взять в рабство двух свободных, да еще жен. Уже понятно, что прибытка не будет — охрану перерезали, платить за новую, но это не самое страшное — главное, это избавиться от видаков. [38] Но если первую девку можно легко прирезать, то от этой, Падший [39] знает — может действительно княжны, избавиться неизвестно как. И тут его взгляд упал на упавший прямо рядом с ним лук убитого охранника. Вытянув из тула [40] первую попавшуюся стрелу, бронебойную, купец натянул лук. Всадница всего в десять саженях — тут и ребенок не промахнется…

— Нет! — обернулась на крик стряхивавшая с клинка кровь Ольга, чтобы увидеть как пущенная из лука стрела задевает круп ее лошади и оставляет на нем длинную, но неглубокую царапину. Полусвязанная пленница повисла всем телом на купце, мешая ему сделать второй выстрел. Разозленный он отбросил лук и выхватил из поясных ножен кинжал, желая разобраться хотя бы с одной, но тут уже Ольга не медлила и не успевший замахнуться купец упал без сознания на дно телеги. Княжна ударила купца саблей плашмя — ему еще виру платить, а с мертвого виру не спросишь.

Ольга успела только развязать и поблагодарить спасшую ее пленницу, как на дороге появился следующий поезд, тоже ганзейского купца, и тоже под охраной итильских наемников. Этот караван был намного больше предыдущего — одних охранников насчитывалось около полусотни. Окинув быстрым взглядом поле боя этот купец сделал знак забрать женщин и товары. И не избежать бы обеим тяжкой доли, если бы не вывернувшаяся из-за поворота дороги дружина с местным князем во главе.

— Я князь Симеон Тягияев! Что здесь происходит? — спросил бесстрашно подъехавший к купцу прямо сквозь копья неохотно расступившейся охраны всадник. Был он молод и хорош собой, а дорогая броня только подчеркивала его стать.

— Господин. Я есть купец Ганзы! Мое имя есть Франк Олива. Я идти Киев с груз меха и смола. Пока идти — видеть, как это сказать, о, смерть и грабление мой сосед гильдии. Его сольдат убит, его вещи — вон. Это делать эта weib … [41]

— Так. Понятно. Вяжите их, — князь кивнул в сторону женщин, — и в разбойный приказ в ближайший город.

— Что? — закричала Ольга. — Да как ты смеешь, князь, по навету немца какого-то своих в допросную избу справаживать?

— По такому. Законы писаны для всех, что для своих, что для чужих. А будишь кричать — вон вдернем тебя тут же, как татя. Дабы примером своим ты отваживала других. Я здесь князь. Это моя земля. Я здесь все могу.

— Да? — удивилась Ольга. — Все можешь?

— Все, — улыбнулся князь. — А ты пригожая. По нраву мне. Коли тебя из приказа за виру в закуп отдадут, то я тебя куплю, будешь мне постель греть.

— Все, все, все?

— Да.

— И даже в холопки продать великую княжну Киевскую Ольгу, ехавшую по твоей, — выделила особым голосом Ольга, — княже, земле к своему брату на великий хурал. По твоей, земле, где свободных росских жен хузарские купчины тянут на помост рабский?

— Что ты мелешь? Княжной всякая может назваться…

— А всякая может показать это? — Ольга чуть распустила на шее шнуровку и вытянула висевшую рядом с амулетом Богов небольшую пластинку. — Гляди.

Симеон, легко тронув поводья, подъехал к стоящей на телеге Ольге. Медленно, словно предчувствуя неприятность, нагнулся и посмотрел на маленькую пластинку на руке женщины. Пайза. Золотая пайза. Медленно взял ее, посмотрел, взвесил на руке и крепко сжал ее.

— Осмотреть все! Быстро! Этих, — князь кивнул в строну купца и его охраны, — под стражу взять.

Не успевших даже дернуться, не одетых в брони, наемников споро окружили княжеские дружинники, готовые к бою, одетые в кольчуги и бахтерцы, в шлемах с опущенными личинами и с обнаженными саблями и копьями. Несколько воинов соскочили с коней и стали внимательно рассматривать следы и допрашивать приведенного в себя первого купца, а один, постарше, внимательно выслушивал и задавал вопросы спасенной девушке. Князь же в это время тихо извинялся перед Ольгой и никто не подходил к ним, желающих попасть под горячую руку опамятавшего князя не было.

Результат поисков полностью подтвердил слова княжны. Еще сильнее расстроившийся Симеон не долго думая выместил все на виновных в его просчете.

— Слушайте! Я, князь Симеон Тягиляев повелеваю. За обиды, учиненные купцом ганзейским Ясулкой Хитрым великой княжне Ольге Киевской и смерду Алене, дочери Добромила, взыскать все товары и казну его в виру князю Симеону Тягиляеву и частью — потерпевшим женам. За покушение на честь и живот росских жен — казнить купца Ясулку колом, — опечалившийся после первых слов Ясулка, после вторых завыл и упал на колени. Но князь еще не закончил. — За навет подлый на великую княжну Ольгу Киевскую ссудить с купца ганзейского Франка Оливы виру в двести золотых гривен князю Симеону Тягиляеву и сто гривен — великой княжне Ольге Киевской. Коли не согласен кто — тот перед богом ответить пусть готов будет.

Взгрустнувший от расставания с тремя сотнями золотых — со всей казной своей, и еще с частью товара, купец Франк Олива с равномерной ненавистью поглядывал на князя и на своего товарища по гильдии, из-за жадности и глупости которого он и впутался в это неприглядное дело. Вскоре его поезд отправился далее, оставляя за собой глухие удары топора, которым один из гридней князя Симеона вырубал из осины кол для второго купца. Пожелав Ясулке побольше боли и дохнуть подольше, вспомнив о том, что всегда ненавидел этих копченых купцов, Франк Олива задумался о том, как такую потерю можно возместить, но дальнейшая судьба просчитавшегося торговца никого не интересовала.

На месте боя холопы князя споро собирали все, что представляет ценность в телеги, ранее принадлежавшие купцу Ясулке. С убитых, раненого Ольгой лучника походя добили, а трупы кинули подальше в лес — зверью на поживу, снимали кольчуги и пояса с ножами, рассыпанный товар сгружали обратно, лошадей расседлывали, упряжь кидали в телеги, и отводили к заводным. В это время князь Симеон, в качестве виры за свое неверие клялся Ольге, что лично сопроводит ее до Словенска, дабы никто больше на его земле, или на любой дугой не смог причинить зла такой красавице. Сменившая гнев на милость Ольга благосклонно внимала словам князя, и когда последний предложил усталым женам отдохнуть от пути в его тереме княжна с улыбкой согласилась — на второй взгляд князь был весьма неплох собой. Она даже сделала вид что сильно устала — что не так уж и далеко было от истины — поэтому легко согласилась пересесть в седло к князю. Легко обвив руками того руками, шаловливые пальчики княжны заползли под кольчугу и нежно, как это она хорошо умела, прикоснулись к шее, да так — что воин ощутимо вздрогнул.

— Что ж, если утро и день были плохими, то может вечер и ночь искупит это? Я буду молить Богов об этом… — тихо мурлыкнула Ольга на ухо слегка покрасневшему князю.

Крики посаженного на толстый, чтобы подольше мучался, кол охотника поживиться на Роси рабами вскоре затихли, отрезанные очередным поворотом лесной дороги.

Следующим днем, так как все утро, после бурно проведенной ночи, Ольга проспала, развалившись в шикарной княжеской кровати, княжна размышляла.

«Князь, как и ожидалось оказался неплох. Очень даже, — Ольга как кошка потянулась в кровати и даже мурлыкнула от удовольствия. Сначала была баня, потом пир а потом ночь… мм… И какая ночь… Ну да ладно. А вот что мне теперь делать?».

Положение, в котором оказалась молодая женщина было несколько неприятным. По всем правилам приличия молодой женщине, а уж тем более настолько знатной, не дозволялось путешествовать одной, без опеки другой женщины. Конечно, даже в дешевых кабаках ходили слухи о любвеобильности молодой княжны, но то слухи и сплетни. А правила приличия — это правила приличия. И пока она путешествовала не узнанной — это одно дело, но теперь, теперь ей надо было срочно раздобыть какую-либо женщину себе в попутчицы.