Орфей

— Ну и замечательно, — сказал я, стараясь выдержать бодрый тон. — Туда им и дорога. Надеюсь, очень больно не будет. Мы избавимся от вселившихся злых духов и заживем одной дружной семьей. Из Крольчатника нас выпустят, оковы тяжкие падут…

Ксюха на той стороне костра сделала движение, губы у нее шевельнулись. Мне кажется, я разобрал слово, которое она беззвучно произнесла. Всего одно, короткое. Я его уже слышал сегодня в свой адрес.

— Это так, почтеннейший, да только вместе с этими чужими осколками наш Мир покинем и мы, их невольные носители.

— В-вынесут нас из Крольчатника, а не выпустят. А скорее прямо тут и прихоронят, чтобы утечки информации не допустить, общественное мнение, е-его душу, н-не тревожить. Т-ты вспомни, ст-тари-чок, кто нас в этом-то Мире, родимом, под колпак взял.

— Да что вы ему… (Бледный в своем амплуа.)

Я зажмурился и попытался заставить себя на минуту принять это безумие за правду. Исходя из чисто тактических задач. Каким должен быть мой следующий вопрос?

— Так что же все-таки для нас — уже для нас, а не вас — требуется от меня и кто, простите, Кузьмич Евстафьевич, открыл сию страшную тайну, а также устроил нам эту очаровательную резервацию? Мое сенситивное чужаковое восприятие подсказывает, что это должно быть одно и то же лицо.

— А ведь вы, Игорь Николаевич, правы и ерничаете зря.

— Это он со страху, — сказала вдруг Наташа Наша, вглядываясь в меня блестящими очками. Как она догадалась, я так старался, чтобы снаружи заметно не было?

Из последнего разговора с Перевозчиком:

— Ничего принципиально нового Территории из себя не представляют. Люди сталкивались с ними постоянно, только не понимали, что это означает. «Нехорошие места», «заколдованные поляны», «долины смерти» какие-нибудь. Позже — «геопатогенные зоны». Последний писк — «пещеры сомати» в Тибете. В глубочайших подземных пустотах в некоем состоянии «сомати» сохраняется генный фонд человечества. Люди, которые спят десятки веков, не старея и не умирая. И не протухая. Чушь, кому он нужен, генофонд какого-то одного из видов позвоночных млекопитающих? Помнишь, с Барабановым вы — Человек разумный и Человек прямостоящий?

— Кажется, да. «Разум не может указать нам путь к ясности, ибо значение его темно, а происхождение таинственно». Если точно вспомнил.

— Вот-вот. Не будем трогать вопрос о разумности. С ним вообще у людей прямостоящих тяжеловато. Но сущность — суть, которой дано двигаться из Мира в Мир, не есть набор аминокислот, выстроенный по какой-то комбинации. Гены преступности и гены гениальности. Гены памяти и гены гиперсексуальности. Человек прямостоящий выстругал каменным рашпилем электронный микроскоп и собирается выделить ген собственной бессмертной души. Бессмертной — шутка.

— Мне не очень нравится, как вы говорите о людях.

— Как могу. Постой-ка, а не ты говорил примерно то же самое? И думал? Как ты обозвал историю человечества? Крохотной искоркой, с которой оно так носится и которой гордится? Ну, это все на твоей совести. Но стоит, например, в человеке — носителе разума в этом Мире очутиться хоть исчезающе неприметной частице Мира постороннего, и эти гены взбрыкивают, как у облученных дрозофил. Перестраиваются резвей, чем политики при развале государственной системы.

— То есть мутации…

— Не все. Но некоторые. Если носителя чужого не успели убрать из этого Мира, он вполне может передать чужака по наследству. Тогда отыскивать его вдвое труднее. Третье поколение — вчетверо. Четвертое — и так далее… Но обычно дело даже до третьего не доходит. Миры имеют свою Службу Спасения, которая работает достаточно эффектно.

— И Перевозчик — это…

— И Перевозчик — одно из звеньев. Но мы говорили о Территориях. Чтобы оградить Мир от последствий пребывания в нем чужих, мне пришлось только отыскать такие места, где возможно создание абсолютно заэкранированных пространств, за границу которых ни единое чужое влияние не просочится. Еще раз говорю: речь не идет о сознательном или неосознанном воздействии. Только факт существования чужого в Мире уже ломает Мировые линии, нарушает равновесие, угрожает этому Миру, а через него и всем остальным.

— Не надо это так часто повторять, понял я уже. Подобных мест, должно быть, немного?

— Подобных мест — одно на другом. Только они разбросаны. По пространствам, временам, измерениям этого Мира. Ведь что такое, ну, «долина смерти» какая-нибудь? «Заколдованная трясина»? Мрут там несчастные зверюшки. Охотник забредет — туда же. Избегают птицы вить гнезда…

— К нему и зверь нейдет, и птица не летит.

— Вот-вот. Выроет человек колодец на этом месте — вода будет «нехорошая», «больная». Построит дом — так не заладится у него жизнь, скотина болеет, детишки чахнут, земля не родит. А то — беда на беде, потоп на пожаре… Город на таком месте заложат — и город трясет, преступность там неслыханная, смертность катастрофическая, экологические ужасы, социальные нервотрепки.

— Быть Петербургу пусту…

— Ну, нет, такими вещами я не занимаюсь.

— Чему вы смеетесь?

— Нет, ничему, вспомнилось… Я к тому говорю, что все видимые — ты понимаешь? — необъяснимые вещи есть лишь краешек явления, высунувшийся в сферу восприятия и осмысления человеческого. Это как вершина айсберга. Вот, скажем, когда присутствие частицы чужого проявляется в виде паранормальных свойств, хотя может и никак не проявляться, такие метапаранормалы искажают свой Мир в гораздо более широком диапазоне, чем думают и сами, и окружающие. Так и места Территории. То, что присутствует в них, что остается после них, доступное глазу и пониманию, — лишь малая часть существующего. Мне оставалось только выбирать наиболее подходящие точки для устройства новой Территории. И по мере сил подтягивать их туда, куда это было необходимо. Ну, и обустроить — ворота, стены, охрана,

— Много их было, Территорий? И что значит — подтягивать?

— Не очень. Только отчего же — было? Они есть. Пока. А подтягивать… Я же говорил, что точки разбросаны. Во Времени, в пространстве. Эти зоны с нужными свойствами пришлось подводить туда, где вы могли бы жить, и по возможности, с удобствами. Не спрашивай меня, как это делается. Я не скажу.

— Во Времени и пространстве… Все-таки трудно привыкнуть.

— А и не привыкай. Это — работа Перевозчика. Ты же ведь той ночью так никому им и не поверил?

— Конечно, нет. До самого утра чего только не передумал. Да и когда… я много глупостей наговорил вам? И еще это…

— Главное, не очень много наделал. А они ведь очень искренне пришли к тебе. И Барабанов выстроил такую непротиворечивую схему. По-моему, он был очень убедителен. Я бы поверил. Хотя бы усомнился.

— Я тоже усомнился под конец. Но как вы?.. Вас же еще не было там. Или…

— Это не имеет значения. — Перевозчик улыбнулся и стал похож на Чеширского кота.

— Если пользоваться понятиями Мистического Таро, то он, безусловно, — первая карта. Он Фокусник, Волшебник, Шарлатан, Мастер-мистификатор и Мудрец. Но он же Лодочник и Проводник, Защитник и Сберегатель. Его попечением существует Территория, а значит, можем существовать и мы. Такие, какие есть. Столько, сколько выйдет. Теперь вам ясно, Игорь, отчего у нас считается неприличным заговаривать о будущем?

— Лучше так, чем никак, милый Игорь. — Ларис Иванна посмотрела на меня коровьим взглядом.

— Он разыскал нас среди людей и спас от гнева Миров. От хранящего Мир безжалостного Стража. Он поместил нас сюда. Михаилу Александровичу Гордееву мы обязаны хотя бы, что он оградил нас от тех, кого вы называете Службами. Думаете, хоть одного из нас минуло столкновение с ними? К какой нормальной жизни мы можем вернуться? Вот вы — разве можете?

Я открыл рот и закрыл рот. Ну, предположим. Навязчивая идея принимает облик мистического поклонения. Может быть. Вполне. Все равно, говорить им сейчас о смерти Гордеева жестоко и неумно. Неумно, потому что не примут, оттолкнут, а жестоко, потому что принять все же придется. Рано или поздно. Как мне придется принять то, что говорит Кузьмич… тьфу ты, не принять, что он говорит, а принять, что все они на самом деле так думают. Они же не виноваты. «Я же этого не хочу. Что со мной», — сказала Ларис Иванна. Я тоже этого не хочу. Я тоже не виноват. И все-таки здесь. С ними.