Орфей

Я махнул рукой, уставился в пламя с видом горькой обиды и недоумения. Мол, за что ж вы меня так. Разъяснили бы, мол, сразу дурачку. Это очень полезно — вовремя обидеться. Только не переборщить, и все тебе сразу скажут. Скажут под соусом жалости или под соусом грубой насмешки и издевательства, но обязательно. Как же не поглумиться над головой склоненною, не показать, какой сам лучше-всех-знающий, а ты говно. Посмотрим…

Голос Семы по ту сторону костра сказал:

— Он не знает.

— Скажи ему, — Бледный.

— Скажи сам.

— Какая мне вера — стукач. На что стучать, зачем — это ему в голову не приходит. Пусть Кузьма Евстафьевич скажет. Он убедительный.

— Игорь, бумагу и принадлежности вам подкладывала я. — Наташа Наша вновь стояла, засунув руки в кармашки. Вернулась к огню и присела на бревно Ксюха. — Туда, за Ворота, после того, как вас привезли, на третий день вызвали меня. Посоветовали. Очень настоятельно. А разговаривали со мной другие. Тут вы правы, все там поменялось. Но я больше не буду. У меня бумага кончилась, а Правдивого нет, некому уловить пожелание и восполнить запас.

— А вы не пробовали, — сказал я, борясь со своей злостью, — пожелать, чтобы стенки эти развалились к едрене фене? Чтобы те, кто нас сюда засунул, думать о нас забыли, а мы, каждый, вернулись к нормальной жизни? Чтобы к Воротам не вызывали, а вызовут — как все-таки делается? — так не пошли бы? Что вы все тут, как… как мешком пыльным пришибленные? Покорные? Чудотворцы, е… вашу мать! Люди вы или кто?

Все они переглянулись. И опустили глаза. Даже Ларис Иванна тихонечко при этом вздохнула.

— Самому мне должно быть видней, чего от меня ждут! Я вам сделаю, слабо не покажется. Знать бы только, как сделать. Облизнетесь еще от оправдавшихся надежд. Мечты осуществленной.

— Дурак, — коротко сказала Ксюха.

— Вы напрасно разгорячились, почтеннейший. М-да, действительно, по-видимому, придется мне. Самуил, подбросьте еще дров… Будь по-вашему, начну с начала. Только заранее, прошу, настройте себя, что вам придется сказанному поверить. Чем скорее, тем лучше. Отрешитесь от своего рацио, оно вам только мешает. Хоть вы так бравировали в нашей с вами приватной беседе широтой взглядов. Сейчас она вам понадобится, эта широта. Да, мы не люди. Не совсем люди, вернее, с некоторой добавкой. Каждый попадающий на Территорию, в Крольчатник, в некоторой своей части человеком не является. Его психическая суть, гештальт, внутреннее «я» — видите, каков спектр, выбирайте — помимо черт, свойств, качеств, присущих этому Миру, несет в себе частицу Мира совершенно иного. Не имеющего к нашему никакого отношения. Есть термин, ставший уже общеупотребительным, — чужие. Так вот мы, каждый, оказывается, несем в себе частицу этого чужака. Или разных чужаков, непринципиально. И неважно — как и неведомо, — в большей или меньшей пропорции.

Ну вот, приехали. Я быстро окинул их взглядом. Тихие, поникшие, глядят в огонь. Ларис Иванна все хлопает своими ресницами. «Никого не трогаем», — говорил Бледный. Это хорошо. Мне-то как с ними дальше? Неужели — все?..

— Посмотрел бы на свою рожу. — Юноша Володя, отсвечивая пластырем, довольно осклабился. — Как у перезрелой истерички в пору климакса. Ах, они буйные, они сейчас бросятся!.. Не поймет он, Кузьма Евстафьевич. Он из везунчиков, его только по шерстке гладили. Спецслужбы его обожаемые. Писатель-предсказатель, блядский рот… — И Бледный заматерился вполголоса, качая вновь упавшей прядью.

— Я же говорю, почтеннейший, чем скорее вы поверите, тем будет лучше. Всем, и вам прежде всего самому. Мы не разыгрываем перед вами комедию. На что нам? Речь зашла только потому, что, кажется, нас ставят в безвыходные обстоятельства. Мы ни о чем не сговаривались за вашей спиной. Эта тема — причины нашего пребывания в Крольчатнике — вообще у нас запретна. Во имя сострадания хотя бы, уважения к тому, что каждому из нас пришлось вытерпеть до того, как он попал сюда. Ведь вас же мы ни о чем не спрашивали? Мы верим и уважаем заранее то, что и вам было нелегко. Мир отторгает чужака, и формы для этого выбирает самые разные. Но всегда безжалостные. Причем неизвестно, кому при этом хуже — чужаку или Миру. Я осторожно сказал:

— Мир — это… Что вы вкладываете в понятие? — Попробуем говорить с ними на их языке. Сумасшедших нельзя выводить из себя.

— Ну, не звезды-планеты уж во всяком случае. Это все наш Мир, с таким его устройством и законами. И не всякие иные измерения, потому что это тоже от нас. Впрочем, если опять-таки посмотреть наивозможно широко…

— Если смотреть очень широко, то картина выйдет чисто умозрительная. Мир — это вообще все, тундра — мошка да чукчи, коньяк — выпивка, лимон — закуска. (Черт, не хотел же я раздражать.)

— Увы, почтеннейший, ко всеобщему нашему невезению, Мир — это, оказывается, чрезвычайно конкретно. Наш Мир — и все иные, с не просто чужими, а не имеющими права на существование в этом Мире законами. И с нами, невольными их носителями.

— Очень интересно. Что же я сделал такого противного своему, как вы выражаетесь, Миру?

Екнуло у меня, когда спрашивал. Не буду врать Екнуло.

— Не понимает он… — знакомо проворчал Бледный.

— Да нам и делать-то, по сути, ничего не надо! Достаточно того, что мы уже тут есть.

— Я не ощущаю в себе ничего постороннего.

— А кто ощущает? Имеется квазинаучное определение — полиментал. Уникальное метапсихическое явление сосуществования в одном человеческом двух или более независимых сознаний. Если не совсем понятно…

— Шизофрения это называется. Очень научно. Очень понятно.

— Отнюдь. Впрочем, и полименталъность — к нам вряд ли в точности отношение имеет. Мы даже не просто обыкновенные паранормы, вспомните, сами говорили — странные люди…

— А теперь, значит, выходит, что и не люди вовсе.

Длительное пребывание в изоляции… ограниченный круг… навязчивый психоз у наиболее неустойчивого и благодатная почва у других… перманентный стресс в виде боязни вызова за Ворота, усиленный предварительными личными обстоятельствами… Картина складывается. И снова голос подала Ксюха:

— Если бы не люди, Игорек. Если бы.

— Ст-тарик, ты все-таки не в-въезжаешь. — А Сема, как я лишь сейчас заметил, был в своем приличном состоянии. Опять ему Наташа своего лосьона отжалела. Что ж Правдивый его-то пожеланий не исполнял? Из вредности?

К сникшему Кузьмичу никто на помощь прийти не захотел, все угрюмо отмалчивались, ему пришлось продолжать самому

— Да нет, Игорь Николаевич. Я, наверное, слишком однозначно сформулировал. Категорично и резко. Мы рождены здесь, ничего, кроме этого Мира, не знаем, об иных можем только строить догадки. Совершенно верно, чисто умозрительно, ибо заглянуть нам не дано. Однако наше присутствие здесь нежелательно. Ведь в нас живет частица того, чему пребывать в чужом для него Мире не полагается. И там, — Кузьмич сделал жест, — без этой крохотной частицы Мир не полон, что также является нарушением.

— Что же грозит нарушителям? Мы ведь невольные нарушители, я правильно понимаю? За это полагается снисхождение. А судьи кто?

Кто-то — Наташа Наша? — хихикнул. Еще не все потеряно в этом сумасшедшем крольчачьем доме. Однако стройности Кузьмичева бреда можно позавидовать. Мне приходилось слышать, что абсолютно логичный маниакальный бред — явление не необычное. Но почему молчат все? Не может же быть, чтобы трехнулись они в одну и ту же сторону и на одно и такое же расстояние в глубину. Чужаки эдакие. А где двойная пасть с зубами и стальной хвост? Хелен Рипли на вас нету. Как актрису звали? Сигурни Уивер. На полках в моем коттеджике фильма «Чужой» я не нашел.

— Отнюдь, почтеннейший, — сказал наконец Кузьмич скрипучим стариковским голосом. — Нарушителей судить никто не станет. За непредвиденные стечения обстоятельств не судят нигде. Мало ли, почему они очутились здесь, в нас. Просто их, как угрожающих Миру, удалят. Чтобы не воздействовали своим присутствием, не ломали стройной системы мироздания, не способствовали приходу черного Хаоса. Прискорбный факт воздействия уже ведь состоялся, не так ли? Иначе бы вас тоже с нами не было.