Кремль 2222. Арбат

– Сюда идет человек, – сообщила Мара, выглядывая кого-то среди развалин.

Лан навел револьвер на силуэт, проявившийся сквозь дымовую завесу: побоку, что патронов нет, – незнакомец ведь об этом не знает. Титан поднял с асфальта чью-то секиру. И Лан, и киборг одновременно вздохнули: они были сыты боем. Но каждая секунда жизни на этих улицах – и есть сражение. Никуда от этого не деться, если не хочешь оказаться еще одним телом в придорожной канаве.

– Он не опасен, – сказала Мара.

– Ваши благородия… – послышался хнычущий голос. – Это я – Грыжа! Не погубите!

Титан бросил секиру на дорогу и сплюнул.

– Нельзя мне возвращаться к Профессору, – простонал Грыжа, он уже был рядом: широкая рожа – в копоти, слезящиеся глаза пылают, но ни одной царапины. Поглядывая снизу вверх на гладиаторов, он быстро сложил к их ногам свое оружие: дробовик, револьвер и пару ножей. – Я всегда был вашим большим поклонником… – угодливо проговорил человек Профессора. – Всех трех. Для меня, ваши милости, было бы честью присоединиться к вам и служить в качестве денщика или оруженосца. Госпожа Мара! Подтвердите, что говорю я истинную правду!

Мара развела руками:

– Поддакивать тебе я не собираюсь.

Титан со скрипом согнулся, поднял дробовик и вручил его Грыже.

– Если я захочу тебя убить, ты не успеешь даже испугаться, – честно предупредил перебежчика киборг.

– Ваше благородие!.. – на грязном лице Грыжи сверкнула улыбка.

Чемпион положил руки на плечи Лану и Маре.

– Я не могу странствовать по Москве в таком немощном виде, рыбы засмеют, – сказал он. – Я должен вернуться к своим, там меня, наверное, подлатают. Этот, – кивок в сторону Грыжи, – станет моим костылем. Ну, а вы… – Титан посмотрел на Троицкую башню. – До Кремля осталось полкилометра, как-нибудь без меня осилите. Дальше начинается только ваша история.

Лан и Мара молчали. Каждый знал, что их дороги, в конце концов, разойдутся. Но понимание не делало светлую грусть в сердцах менее щемящей.

– Было весело, – добавил Титан.

– Мы еще встретимся? – спросил Лан, хотя, возможно, этот вопрос был бессмысленный.

– Наверняка, – ответил с оптимизмом Титан.

– Слушай… Ты когда-нибудь убивал на Арене дружинников? – задал он второй не совсем уместный вопрос. Просто давно хотелось уточнить – на всякий случай.

– Никогда. – Киборг мотнул головой и отступил. – Дружинники в плен не сдаются. А если их и удается каким-то образом вырубить и заковать в цепи, то рабы из них очень невыгодные: вечно что-нибудь выкинут. Взять, к примеру, тебя – такой шухер устроил. Профессор наверняка за сердце хватается, подсчитывая убытки.

Лан посмотрел туда, где, по его мнению, находилась Новоарбатовка. На Арене продолжается бесконечное шоу, пляшут полуголые девицы, барабанщики выбивают дикарские ритмы, гладиаторы – люди и мутанты – рубят друг друга на потеху пьяной толпе, Профессор перебрасывает кости карманных счетов.

Да и черт с ними… Главное – это Кремль. Выжить, доставить лекарства, помочь общине. А порядок в Москве они наведут позднее. Но наведут обязательно, ибо кто, если не они?

Лан и Мара смотрели на крепостную стену с противоположного берега Неглинки. Оба бывших гладиатора сутулились под тяжестью поклажи: вещмешков и сумок с медикаментами.

Через бойницы на них в ответ глядели дружинники и стрельцы. Там – фузеи, тут – пушки, Кремль, как всегда, настороженно принимал пришельцев из разрушенных городских кварталов.

– Я – Лан, сын Крива, брат Светозара!

Ответом на его слова была тишина. Воины чего-то ждали. Может, за этими стенами он успел прослыть предателем и дезертиром? Грабителем, прикарманившим кремлевское золото и сбежавшим восвояси? Людская молва иногда хуже радиации.

– Мы доставили лекарства! По заданию Князя!

Молчание стало почти осязаемым. Тишина нависла над Неглинкой тяжелым гранитным сводом.

Чего они ждут? Принимают решение? Пытаются узнать в нем – увешанном драными мешками, грязном и окровавленном, с «Ремингтоном» на ремне – немногословного пахаря из теплиц?

Лан оглянулся. Дым по-прежнему стелился над Воздвиженкой. Возле развороченного корпуса Одинокого Ходока угадывалось движение. Титан и Грыжа уже должны были уйти, значит, пожаловали падальщики. Того и гляди ударят в спину.

– А кто это с тобой? – подали, наконец, голос со стены. – Вроде барышня?

– Она – мой друг! – крикнул Лан. – Мы бежали из плена! Мы выполнили задание Князя!

И снова воцарилась тишина. Воины на стене были неподвижны, ветер гнал по темной воде Неглинки рябь, солнце то выходило из-за туч, то скрывалось снова.

– Ну, проходите к Спасским, – проговорил кто-то обыденным, даже скучающим тоном. – Или ждете, что мы паромную переправу наведем?

Лан тронул Мару за локоть.

– Видишь, я же говорил, что все будет хорошо.

– Вижу, – ответила Мара, способная, как никто другой, прочувствовать все переживания Лана.

Они двинулись вдоль Неглинки. В развалинах ошивалась пара нео, но Мара отвела им глаза, подсунув простецкую иллюзию. Лан с каждым шагом ощущал все нарастающее беспокойство: в Кремле было тихо. И, скорее всего, это никак не было связано с нежданным появлением двух оборванцев. Не стучали молоты кузнецов, не гремели тренировочные мечи, не работали на стене мастеровые, восстанавливая поврежденные во время осады зубцы.

– Все будет в порядке, – сказала вдруг Мара.

– Что там? – спросил Лан, останавливаясь.

– Ничего такого, с чем бы ты не справился. – Мара сняла с себя мешок и сумки. – Тебя встретят друзья… – Она оглянулась, бросила долгий взгляд на заросшие травой и кустарниками развалины, на улицы, расходящиеся от сердца Москвы веером опасных и не всегда проходимых путей.

– Мара?

Она что-то задумала. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять это.

– Я должна вернуться в Одинцово, – сказала Мара, глядя в сторону. – Когда-то меня изгнали, словно прокаженную, а сестренку забрали в общинный дом. Когда-то я сдалась, когда-то решила, что жизнь моя не имеет смысла. – Она повернулась к Лану, и в ее глазах вспыхнуло зеленое пламя. – Но встретившись с тобой, я поняла, что сдаваться нельзя. Ты показал, как нужно стремиться к цели, невзирая ни на что, не жалея себя. Я вернусь и заберу Сияну, потому что она – моя семья, моя община, а потом… – Мара посмотрела на стену крепости, – постараюсь привести ее сюда. И я надеюсь, что ты нас встретишь.

– Мара… – с нежностью проговорил Лан.

Он хотел сказать, что понимает ее. Он тоже за восстановление справедливости, он за то, чтобы семья воссоединилась. Когда перед тобой стоит подобная цель, то не страшны ни вражеские клинки, ни пули; зло отступит, умывшись собственной кровью, а верные друзья всегда придут на помощь.

– Я бы очень этого хотела. – Мара коснулась щеки Лана. – Но я пойду одна. Прости, я знаю все, что ты хочешь сказать. Доделай свое дело, а я сделаю свое. И когда-нибудь мы обязательно встретимся.

Лан молчал. Он смотрел на покрытые выщерблинами – следами многочисленных боев – стены крепости, на неспешный бег темной воды в Неглинке и буруны пены вокруг выпирающих из тела реки обломков коллектора, на небо в свинцовых тучах, покрытых рваными ранами разрывов, сквозь которые струилось расплавленное золото солнечных лучей. И ему казалось, что в этом мире их только двое – он и Мара. Это ощущение отозвалось теплом в груди. Глаза Мары мягко мерцали, и Лан подумал, насколько же, все-таки, она красива…

– Прощай, воин, – сказала Мара.

– Прощай…

Мара вытащила из-за пояса стилет и протянула его Лану рукоятью вперед.

И вновь не нужно было лишних слов. Второй клинок останется у девушки, смертоносная пара разделится. Хотелось верить, что не навсегда.

По асфальту заклацали когти фенакодусов. Лан стоял в окружении мешков и сумок с драгоценным грузом, ожидая, когда дружинники подъедут.

Их было только двое: воин в черном – это Ворон. Борода серебрится сединой, левая рука покоится в легком лубке – очевидно, кость только-только срослась после перелома. Светозар – со старинным автоматом, в начищенных, как на парад, доспехах. Весь гордый и надменный, как в те времена, когда не признавал в пахаре Лане брата.