Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)

Десять лет… десять лет знакомств, держания за руки, поцелуев, завтраков в постели — а так же обедов и ужинов, иногда по выходным из кровати выбираться было просто лень — всего этого устроенного, и почти счастливого быта были бесконечно рядом, только руку протяни. Или бесконечно далеко, в зависимости от тех слов, что я должен был сказать. Которые мне придется сказать.

По телевизору показывали черно-белый клип Red Hot Chili Peppers, что-то совсем обыкновенное, сделанное за три копейки, с грустно улыбающимися людьми, музыкантами в шапках и джинсах, полупустым залом. И простенькая мелодия лилась медленно и верно, обволакивая и заставляя понять главное. Как просто. Как же все просто.

Come to decide that the things that I tried were in my life just to get high on.

When I sit alone, come get a little known

But I need more than myself this time.

Step from the road to the sea to the sky, and I do believe that we rely on

When I lay it on, come get to play it on

All my life to sacrifice

— Я должен подумать, — выдавил я наконец. И с силой застегнул молнию на рюкзаке. — Переспать с этой мыслью, как говорят американцы, и принять решение. Ты узнаешь его завтра.

Дашка секунду подумала, а потом улыбнулась.

— Заметано. Давай переспим — с мыслью, я имею в виду. Мне кажется, я найду аргументы, чтобы тебя убедить.

Справедливости ради, она правда постаралась — умения и темперамента у нее всегда было на двоих, а этим вечером она просто превзошла саму себя, так что уснули мы уже очень сильно заполночь. Дашка — довольная, разметавшаяся на смятых простынях, с легкой улыбкой на лице, уверенная в победе. Я — значительно позже, пролежав чуть ли не до четырех утра с открытыми глазами. Когда жизнь резко меняется, и ты знаешь, что любое действие только ухудшит ситуацию — это не очень хорошо способствует полноценному отдыху. Правда, это уже не имело никакого значения.

На дворе стоял жаркий июль. В ночном небе висела полная луна, сквозь противомоскитную сетку просовывали длинные носы комары, безостановочно цвел жасмин на подоконнике, и в горшках исправно всходили апельсинки из косточек.

А наутро я проснулся рано, бесшумно оделся, подхватил рюкзак и вышел в дверь, не оглядываясь.

Официально мы с Дашкой расстались только неделю спустя — по телефону. В то время по нашим позициям уже в полный рост лупили из тяжелой артиллерии, так что обошлись без криков, рыданий и прочей ненужной и бесполезной уже мишуры. Все-таки в общении с умными женщинами есть свои преимущества.

***

— Ну, я как раз об этом и говорил, — согласился доктор. Сигарета у него в руках дотлела до фильтра, и он, обнаружив это, потянулся за новой, но пачка была пуста. — А тут видишь, с чем приходится сталкиваться?

— Вижу, — сказал я, имея в виду и женщину, и сигарету. — Слушай, я пойду, наверно. Точнее, поеду, — я похлопал по колесу своего инвалидного кресла.

— И куда теперь? — доктор выглядел усталым, очень усталым. Персонала в полуразрушенной больнице не хватало, и специалисты работали без смен, по двенадцать, восемнадцать часов, а иногда и сутками напролет.

— Сначала к главврачу, потом на выписку, потом снаружи знакомые подберут на машине, — перечислил я. — Перееду через границу, сниму комнату, буду, как и раньше, фрилансить за смешные деньги, сидеть в Интернете, читать про вас новости.

— Отбегал, значит, свое? — в голосе доктора послышались какие-то новые нотки. То ли издевка, то ли презрение. — Больше нет желания воевать?

— Честно — уже нет, — сообщил я. — Ни желания такого не имею, ни возможности. Я отдал долг Родине, Родина предпочла взять здоровьем. Расчет окончен, готов плюнуть на все это густой мокрой слюной и как-то устраиваться на гражданке.

— Кто бы меня спросил, хочу ли я отдавать какой-то там долг, — процедил сквозь зубы доктор. — Я бы тому мог рассказать много интересных вещей. Но вот беда — не спрашивают почему-то, просто привозят очередных двадцать раненых и говорят: пожалуйста, помоги. И я, что характерно, помогаю, уже скоро год как. Но хочешь уйти — решай сам, конечно, ополчение — дело добровольное.

— Доктор, — я как-то с опозданием сообразил, что не помню его имени. Игорь, что ли, а может, Алексей. — Ну чего ты хорохоришься? Ты еще ерепениться начни.

— Никогда в жизни не ерепенился, — мгновенно поддержал старую шутку доктор. — Хорохорился — по молодости бывало, не спорю. Но чтобы ерепениться?

Приятно говорить с умными людьми.

— Что я могу сделать, а? — поинтересовался я тихо. — Обстоятельства изменились, я больше не могу воевать, меня теперь куда сильнее привлекает тихая спокойная жизнь, пускай бедная, но не подразумевающая ежедневного риска долгой и мучительной смерти… — я внезапно понял, что почти дословно повторяю дашкины аргументы и осекся.

«Не бойся…»

— Безработный калека, без друзей и близких, без денег, в конце концов, — напряженно закончил я. — Обреченный до конца жизни сидеть на обезболивающем, а ходить как минимум с палкой, коротким «пингвиньим шагом», чтобы не дай бог не потревожить раздробленные и плохо сросшиеся кости. Как я могу вам помочь теперь, как я могу спасать людей, подскажи, что я еще могу сделать?

— А что ты сделал из того, что мог? — прищурился Игорь, а может, Алексей. — Может, как Маресьев, научился с ампутированными ногами управлять боевым самолетом? Нет? Тогда может ты, как Герман, организовал партизанский отряд на оккупированной территории и многие годы успешно руководил им, презирая опасность и этот, как его, «ежедневный риск мучительной смерти»? Что, тоже нет? Вот беда-то, чего не спросишь, ничего у тебя нет…

Доктор наклонился ко мне, во рту у него нервно дергалась незажженная сигарета.

— Ты ведешь себя как щенок, которому прищемили лапку, и теперь он визжит и воет, жалуясь равнодушному городу вокруг на злодейку-судьбу. Вот только городу плевать. И еще щенок — это глупое молодое животное без капли разума, а вот кто такой в этом случае ты? Не подскажешь?