Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)

Твоего скользящего смеха звук — я голоден без него,

Без рук твоих цвета бушующих зрелых хлебов;

Без бледного камня твоих ногтей — я голоден без него,

Я мечтаю о коже твоей — она как нетронутый миндаль.

Я выпил бы каждый видимый луч палящей твоей красоты,

Нос, царствующий на этом высокомерном лице,

И эту неуловимую тень легких твоих ресниц.

Изголодавшийся, я прихожу, и в сумерках я ищу

Твой запах, твой след, горячее сердце твое

И нюхаю воздух, как пума в пустынном Китратуэ.

Через месяц после выпуска — я к тому времени уже год как работал на двух работах, ее стиль жизни не предполагал экономии — Дашка неожиданно исчезла. И из моей жизни, и, насколько удалось выяснить, из города. Телефон молчал, в социальных сетях она не появлялась, общие друзья отводили глаза. Сердце болело, будто из него вырвали кусок, словно выдернули из челюсти здоровый зуб — тягуче и тупо. Работа валилась из рук, да и плевать на нее было — зачем вообще нужны деньги, если не с кем разделить самого себя? Мне очень, очень не хватало этой задиристой кареглазой девушки, одновременно расчетливой и наивной, отзывчивой и распутной.

Так прошло три года. Жизнь вошла в колею, работа больше не доставляла отвращения, на ней вполне очевидно уже намечались определенные романтические интересы. И Дашка появилась снова, заметно повзрослевшая и погрустневшая, с каким-то мудрым отблеском в шкодливых глазах. Сказала, не вдаваясь в подробности, что гостила у знакомых в Австрии, а теперь вернулась на родину, и больше уезжать не планирует. Ну, понятно все, в общем.

И она была уже не против стать моей девушкой официально. Наоборот — всячески намекала и приветствовала. Поэтому уже через полгода мы стали жить вместе.

В народе это называется «запасной аэродром». Последний вариант, на самый крайний случай, после того, как отпали и исчезли остальные, более перспективные. Раздражало ли это меня? Да ничуть — у меня снова была возможность быть с ней рядом, а другие — что другие? Они отсеялись и потонули в прошлом, а я — вот он, все еще рядом. Так кто выиграл, а кто проиграл в этом непростом забеге, дорогие друзья?

По крайней мене, мне так казалось до сегодняшнего дня, когда Дашка в очередной раз продемонстрировала свою стальную хватку.

Очевидно было, что понадобится еда не менее, чем на три дня, складная ложка-вилка-нож, нитка с иголкой, паспорт, телефон — вроде бы, все, или еще что-то? Больше как-то ничего в голову не приходило. В средние века рыцари сами экипировались, им никто ничего не выдавал на месте, но у нас-то не средние века. Наверное. Оружием, как минимум должны обеспечить, поставить на довольствие.

«А оружие себе вы добудете в бою». Нет, это тоже, кажется, из других времен, такие заходы нам не нужны, спасибо большое.

— Слушай, — Дашка решила зайти с другой стороны. И, натурально, зашла, присела на корточки рядом с мной и рюкзаком, посмотрела просительно в глаза снизу вверх, а заодно невзначай продемонстрировала вырез майки. С майкой и ее содержимым у нее было все отлично, но я все равно с усилием отвел глаза. Не друг мне сейчас ее вырез, надо держаться от него подальше, даже в мыслях.

— Сашунь, послушай, — повторила она мягко. — Давай мыслить рационально.

А эти штуки я знаю. «Рационально мыслить» — это слушать ее и соглашаться во всем. С другой стороны… не все ли равно? Для себя я уже все решил, а она либо смирится, либо… в любом случае, расстаемся мы надолго.

— Давай мыслить, — согласился я.

— Ты сейчас собираешься на войну, — Дашка, кажется, чуть приободрилась, тряхнула головой, и непослушные темные пряди упали на глаза. Я всегда любил, когда она так делала. — «Мальбрук в поход собрался…» Все мальчики любят играть в войну, представлять себя великими героями, сражаться с толпами врагов, я понимаю… но на настоящей войне людей убивают. То есть по-настоящему убивают. То есть ты не сможешь загрузиться из сейва и пройти уровень заново. Не знаю, что ты придумал у себя внутри головы, но там, на востоке, тебя ничего не держит, там нет твоих родственников, знакомых, нет близких и родных тебе людей. А здесь — есть.

Она задумчиво провела ноготками по моей руке, сбивая и рассредотачивая. По загривку побежали приятные мурашки.

— Мне кажется, что не стоит менять неясное будущее с перспективой смерти от чужих пуль и снарядов на вполне определенное настоящее. — Она еще раз настойчиво позволила заглянуть ей в вырез. — Понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — согласился я. — Но я должен. Теперь уже ты обязана понять — от этого никуда не деться, это неизбежно. Как там в фильме? «Это невозможно — Нет, это необходимо». Я верю, что уродам не место на нашей земле, и необходимо сделать все, чтобы их тут не было. Я… я тебя люблю, ты знаешь, но это просто сильнее и больше, и важнее, чем ты и я вместе, это мои убеждения, и я ими связан. Как сказал когда-то гордый сын немецкого народа Мартин Лютер: «На том стою, и не могу иначе».

Был теплый летний вечер. Проносясь мимо окна, тонкими голосами кричали ласточки. Шумела листва, в садах около дома зрели абрикосы и шелковица. А в двухстах километрах к востоку, от визжащей шрапнели и артиллерийских залпов большого калибра десятками гибли люди. Гибли наши.

Дашка медленно и глубоко вздохнула. Она, похоже, была под впечатлением, мы обычно не разбрасываемся такими признаниями направо и налево. Мы вообще суровые и угрюмые люди, и не знаем слов любви. А если и знаем, то держим его, это знание, где-то глубоко-глубоко внутри. Как моллюски жемчужину, пряча от всех, без особой нужды и пользы.

— Сашунь, тогда вот что, — она резко поднялась, и теперь уже мне пришлось задирать голову. Боже ж ты мой, ну почему у нее такая обтягивающая майка, невозможно же думать. — Если ты все-таки решишь уходить, примешь такое решение, то… я не могу обещать, что дождусь. Это может прозвучать некрасиво, жестоко даже, но я уже давно не девочка. Мне двадцать семь лет, и я умная, расчетливая женщина, которая точно знает, чего хочет. Твоя женщина. И я хочу устроенной, стабильной, предсказуемой жизни. Хочу нормальную семью, хочу мужа, хочу детей. А плакать и носить цветы на могилку — это если она будет — наоборот, не хочу. И не буду. Поэтому если ты уйдешь — то это навсегда. Мне будет неприятно, что ты обменял меня на свои убеждения, но… я переживу. Вот так открыто — все карты на стол, мы не дети. Решай.