Гибель Марса

  -- А зачем? -- удивился я.

  Жора Мамырин поморщился.

  -- На всякий случай.

  -- Какой? - спросил я, делая вид, что наивен до наивности.

  -- Чтобы остальные не артачились. А то разные встречаются, -- он почему-то кивнул на дом, из которого мы чудом сбежали.

  Тут до меня дошло: в подвалах и комнатах сидели и умирали те, кто отказались стать черными ангелами. Значит, ничего не изменилось - та же самая политика, что и на Земле - принуждения и господство одних классов над другими.

  -- К тому же, помнится, Лука назначил тебе свидание.

  -- В "Астории", -- кивнул я.

  Ясно было, что через меня он хотел выйти на Луку. Но ведь Лука мертв! Тогда о чем разговор?

  -- А если не получится? - влез в разговор Леха?

  -- В смысле? - удивился Жора Мамырин.

  -- Ну вот он ходил, ходил, и по базам тоже... -- Леха ткнул в меня пальцем в качестве дурного примера, -- и хер у него что-то вышло...

  -- И где он был?

  -- Да тоже в каком-то задрипанном бабоне.

  -- Стоп! Стоп! - встревожился Жора Мамырин. - В каком бабоне? - Он даже, словно глуховатый, приложил ладонь к уху.

  -- Не знаю... -- беспечно сказал Леха. - Тот, в котором пропал "Абелл-085"? - Леха невинно посмотрел на меня.

  -- Ты что... был на это звездолете?.. - удивился Жора Мамырин. - Он же пропал черт знает когда?!

  -- Был, -- попытался отшутиться я. -- Вместе с одним типом, -- я многозначительно посмотрел на Леху, чтобы он заткнулся.

  Но Леха и ухом не повел. Похоже, он так и не понял, что Жора Мамырин живет в персональной петле времени - бабоне под названием Троя. Лично для меня Жора Мамырин тоже ассоциировался с честным и неподкупным журналистом, каким он был лет тридцать назад. Но с тех про много воды утекло.

  -- Как тебе удалось? - поинтересовался Жора Мамырин, -- Технология перемещения известная только нам одним.

  Я не успел спросить - кому именно и почему монополия на перемещение принадлежит только каменам, как Леха ляпнул:

  -- Он еще и цекул!

  Я давно подозревал, что у Лехи разжижение мозгов, но не до такой же степени. Впрочем, что знаю двое, то знает и свинья -- Жору Мамырина необязательно было посвящать в подробности моей биографии. Единственное, я был благодарен Лехе за то, что в пылу откровения он не упомянул об альдабе. Хотя Жора Мамырин наверняка знал об альдабе и чоппере лучше нас с Лехой.

  -- Цекул?! - Жора Мамырин подскочил.

  Бутыль с водкой угрожающе закачалась. Мы напряглись. Леха однако успел ее подхватить. Не пролилось ни капли.

  Казалось, Жора Мамырин настолько опешил, что не сразу сообразил, о чем идет речь. Моя внешность не ассоциировалась с цекулом, потому что никто никогда их не видел.

  -- Цекул, цекул, -- многозначительно подтвердил Леха.

  Наступило тягостное молчание. Соня Бергамаско замерла, как слоновая мышь, которая не знает, куда бежать. Жора Мамырин соображал, может ли цекул быть опасным прежде всего для него самого. Федор Березин с плохо скрываемой тревогой смотрел на Леху, который наконец понял, что обмишурился.

  -- Я хотел сказать, что мы решили, что он цекул. А он никакой не цекул...

  Все пропало - сейчас нас потащат в подвал, понял я.

  -- Так, это меняет дело, -- сказал Жора Мамырин, не слушая Леху.

  С каменным лицом он поднялся из-за стола.

  -- Каким образом? - спросил я, делая вид, что ничего не произошло.

  -- Каким? А очень простым: цекулы наши враги. Вот что, ребята... -- добавил Жора Мамырин, -- связи я вам не дам! И вообще...

  Это "и вообще..." прозвучало как приговор. Леха посерел. А Федор Березин вдруг со всей армейской прямотой бесстрашно произнес:

  -- Павлины, говоришь? - и хмыкнул.

  По-моему, я слышал эту фразу в каком-то хотя и древнем, но тем не менее отличном боевике, где в песках наши предки воевали примитивным оружием.

  -- Павлины, не павлины, а пойдете снова в подвалы. Петрович!

  Не успел он произнести эти слова, как словно из-под земли выскочил Петрович со своей берданкой и прицелился в нас. Вслед за ним из тех же кустов вывалили примерно два десятка каменов во всем черном и со штурмовыми автоматами в руках. Их плащи развивались, как крылья черных ангелов. Один из них мне показался знакомым. Где-то я его видел. Это была реакция на подсознательном уровне: взглянул и забыл. Дело в том, что у меня не было знакомых среди каменов и черных ангелов, поэтому я решил, что ошибся.

  -- Петрович! - злорадно объявила Соня Бергамаско, -- пора гостям и честь знать.

  Я не успел пошевелиться, как мне заломили руки, а мой пистолет перекочевал к Петровичу. Он радостно завопил, размахивая им "Ага-а-а!.." Соня Бергамаско с тихой, безотчетной радостью на лице: "Я всегда права!", протянула к нам свои кровавые пальчики с не менее кровавыми ногтями. Жора Мамырин, окончательно уверовав в свои силы, скомандовал: "Тащите гадов! Тащите!" Наконец камены сделали то единственно, что к чему были готовы - прицелились в нас из всех своих автоматов и щелкнули затворами.

  В результате произошло то, что и должно было произойти: мы все впятером переместились. Леха с Федором Березиным - потому что от страха вцепился в меня. Ну а Петрович с каменом за компанию, потому что держали меня за руки. И, конечно, если бы я не испугался, ничего бы не свершилось.

  В общем, выкинуло нас назад - под красную черепицу и ажурные водостоки Староконюшенного переулка -- назло врагам и недругам. Ни Жоры Мамырина, ни его сумасшедшей подруги - Сони Бергамаско рядом не было. Не было и каменов в черных плащах. Остался лишь один Петрович, который, оказавшись в одиночестве, мгновенно утратил всю свою безнаказанную наглость.

  Камен, показавшийся мне знакомым, словно испарился, а Петрович, с перепугу бросив на дорогу пистолет и берданку времен царя Соломона, задрал руки. Он был ошарашен.

  -- Вот видишь, -- злорадно сказал Леха, -- власть переменилась, -- и лягнул Петровича в зад.

  Петрович ойкнул. Зная Лехину натуру, я особенно не удивился.

  Леха как бы невзначай поднял ружье и стал его разглядывать, между делом направляя ствол в сторону Петровича.

  Петрович отбежал на пару шагов, потирая задницу.

  -- Э-э-э... поосторожней!

  -- Ты над нами издевался? - желчно осведомился Леха.

  Петрович что-то промычал и жалобно посмотрел на меня, ища защиты.

  -- Издевался? - спрашивал Леха, в открытую направляя на Петровича ружье.

  -- Пока, отец, -- сказал я, быстро поднимая свой огромный черный пистолет с вычурной скобой и ожидая преследования то ли со стороны Жоры Мамырина, то ли - каменов, то ли еще бог весть кого. - Оставь его, -- велел я Лехе.

  -- Нет, я с ним разберусь! - распалялся Леха.

  -- Надо сваливать, -- сказал я, с тревогой оглядываясь в обе стороны Староконюшенного переулка.

  -- У... гад... -- прошипел Леха.

  -- Сынок, вы куда?.. - жалобно спросил Петрович, обращаясь ко мне и к Федору Березину как к единственному спасению.

  -- Домой!

  -- А как же я?

  -- И ты тоже домой, -- я показал на филенчатую дверь, в которую мы с Лехой недавно ломились.

  -- А куда идти, детки? Я здесь ни разу не был...

  -- Туда иди, -- сказал я, показывая на дверь.

  -- Отсюда войти невозможно, -- произнес он странную фразу, -- если ее не открыть с той стороны.

  -- Иди! Иди! - злорадно крикнул Лека.

  -- Братцы! - бухнулся Петрович на колени, -- не бросайте!

  И он в двух словах объяснил, что всю жизнь провел в бабоне - вначале садовником, потом - тюремщиком, что он - раб Сони Бергамаско и что никогда в жизни не был за стенами, исключая того случая, когда я его вытянул из-за двери.

  -- Я самая распоследняя сволочь! - покаялся он.

  -- Вот это да! - изумился Леха Круглов. - Никогда не думал, что в центре Столицы вражеское гнездо!