Планета битв

Спешив шестерых из семи всадников, Елисеев вынужден был сменить позицию — к великому удивлению Клима, у вожака оказалось такое же, как и у него самого, оружие. Спрятавшись за труп прыгуна, человек в длиннополой крутке выстрелил дважды — и оба раза пули выбили каменную крошку совсем рядом с головой Елисеева.

Гадать, откуда у врага пулевая винтовка и не тот ли это ствол, из которого по Климу уже стреляли во время памятного налета на поезд, времени не было. Съехав с камня на животе, Елисеев упал в траву и откатился в сторону. Телохранители вожака пошли в атаку, подняв арбалеты. Клим практически машинально, без злобы, застрелил троих и поменял обойму. Его сейчас более всего занимал последний оставшийся в живых прыгун, что спокойно опустил голову к земле и жевал траву в стороне от боя.

Понеся потери, нападавшие тоже залегли и принялись осыпать то место, где, по их мнению, находился Елисеев, градом болтов. Вероятность того, что один из них мог попасть в цель, была высока, и Клим, разозлившись, открыл ураганный огонь, благо патронов хватало.

Он отвлекся буквально на несколько мгновений, потеряв из виду и пасущегося прыгуна, и главаря бандитов, по-прежнему отлеживающегося за тушей убитого животного. Болты перестали свистеть в воздухе. Елисеев приподнял голову, и его бросило в жар — по траве, придерживая одной рукой винтовку, к прыгуну бежал человек. Теперь он был без шляпы, и Клим ясно различил на гладко выбритом черепе рисунок, изображавший паука с красными пятнышками на черном брюхе.

– Каракурт! — взревел Клим, вскакивая на ноги. Он бежал и стрелял, не видя ничего вокруг, кроме этой лоснящейся от пота головы и этого мерзкого паука. И когда ему под ноги попался тяжелый арбалет, выпавший из мертвых рук своего хозяина, Клим не сразу понял, что все — он проиграл. Пролетев несколько метров, он сильно ударился, но винтовки из рук не выпустил и сразу же вскочил, хотя голова гудела, а во рту ощущался солоноватый вкус крови.

Каракурт уже сидел в седле. Победно вскинув руку, он ударил зверя пятками, поднимая его на дыбы, и погнал прочь. Клим наудачу выстрелил несколько раз вслед и, конечно, не попал…

Впору было упасть в сухую траву и завыть от злости и обиды, но на холме все так же грохотали винтовки Цендоржа и Лускуса. Все противники Елисеева были мертвы, и он, прихрамывая, побежал к долине, на ходу набивая в запасную обойму патроны.

Шебше-Эдей умирал долго. Тяжелая бронзовая стрела пробила ему грудь, и старый монгол чувствовал ее острие рядом с сердцем. Он лежал на спине, и чужое бирюзовое небо с каждым вздохом качалось над ним, как потолок юрты качается над колыбелью младенца. Степь звенела голосами насекомых, шумела травами, над ней раскатывались птичьи трели. Потом звуки исчезли, осталось только небо и царапающая боль за ребрами.

«Я буду первым монголом, который уходит в это небо», — подумал Шебше-Эдей. Тут же пришла другая мысль — нет, не первым. Здесь, на этой чужой земле, погибли уже сотни его соплеменников. «Значит, я не буду одинок там, наверху. Мы поднимемся высоко-высоко, сядем на небесный стол и станем смотреть на наших детей, внуков и правнуков». Мысль о правнуках отозвалась болью — что стало с ними, спавшими в юрте вместе со своей матерью? Живы ли они? «Я скоро это узнаю», — подумал старик, и это была его последняя мысль. Он закрыл глаза, из сухого горла вылетел клекот, подобный тому, что издает раненый коршун. Шебше-Эдей вытянулся, скрюченные пальцы набрали полные горсти травы. Он так и не увидел, как набежавший со стороны гор Елисеев атаковал осаждавших холм находчиков; как те, заметавшись под перекрестным огнем, рванулись к собранным коногонами у подножия холма прыгунам; как на помощь всадникам сыпанули из кустов невесть откуда подошедшие пешие бойцы; как внук Цендорж, бросив винтовку, взял в каждую руку по гранате и побежал вниз по склону; как грянули один за другим два взрыва и черный дым повис над долиной, точно грозовая туча…

Из дневника Клима Елисеева:

Мы вернулись. Вдвоем. Цендорж Табын, мой друг и помощник, человек, не раз спасавший мне жизнь, погиб в бою с отрядом снейкеров. Он погиб, а я… Я упустил Каракурта, проклятого голландца, выродка Ван Варенберга. Лиссаж со своей бригадой преследовал его банду две недели, загоняя в горы. Так получилось, что остатки банды — первыми верховые на прыгунах, а затем и пешие, что так некстати вмешались в бой у холма — вышли на становище старого Шебше-Эдея и его внучки Жаргал. Это их смерть я видел с горного склона, а в юрте сгорели заживо племянники Цендоржа. Он отомстил, забрав с собой не менее полутора десятков врагов. С гранатами в руках Цендорж атаковал людей Каракурта и подорвал себя вместе с ними. Нас от смерти спас подоспевший эскадрон нармильцев во главе с премьер-майором. Была жаркая рубка, и снейкеры полегли практически все, но пока жив Каракурт и этот загадочный Бигбрасса, месть не будет полной. То, что не суждено сделать Цендоржу, сделаю я. Теперь это мое дело, мой долг.

К сожалению, я не могу сейчас же начать охоту на снейкеров. Прямо там, в безвестной пригорной долине, мы сели на прыгунов и в сопровождении конвойного десятка нармильцев скорым маршем, обогнав обоз с ранеными, двинулись в Фербис. Лиссаж получил недвусмысленный приказ от Лускуса — устроить «степной террор» и покончить с бандитизмом на Медее.

Нам же предстоит создавать полноценные вооруженные силы, которые могут оказать реальное сопротивление экспедиционному корпусу Великой Коалиции. Над колонией нависла опасность. Прибыв в Фербис, Лускус уже через час собрал секретное совещание, на котором было решено ускоренными темпами начать постройку военной техники и в разы увеличить выпуск оружия. Приказы и директивы посыпались, как из рога изобилия. На побережье разворачивается сеть наблюдательных постов, создается Корпус пограничной стражи. В степь и к горам отправлены так называемые «наблюдательные отряды», по сути являвшиеся контрдиверсионными группами. Перед этими людьми, которых готовил и инструктировал Панкратов, стоял целый спектр задач — от фиксирования случаев пролета над нашей территорией разведывательного турболета противника до выявления и уничтожения вражеской агентуры.

Дабы избежать паники и пораженческих настроений, население решили пока не информировать о надвигающейся опасности. Я предложил отправить депеши на Лимес Шерхелю и Лапину, а также в Горную республику — в любом случае это наши союзники и они должны знать правду. Большинство министров поддержали меня, но тут вмешался Лускус. Его тяжелое канцлерское вето перевесило все наши голоса.

– В данной ситуации, — поясняя свое решение, сказал одноглазый, — я выступаю в роли древнего и весьма эффективного инструмента, именуемого бритвой Оккама. Когда придет время, все обо всем узнают…

Итак, мы снова на перепутье. Поиски объекта «Зеро» опять откладываются. Надо готовиться к худшему. На мне разработка комплекса мер по мобилизации населения и кураторство выполнения военных заказов заводами Металлургической корпорации Фербиса. Причем не совсем понятно, чем нужно заниматься в первую, а чем во вторую очередь.

Медея, когда я рассказал ей обо всем, только вздохнула и сказала:

– Череде наших бед не видно конца. Это, наверное, наказание нам всем за те грехи, что мы совершили раньше.

Я не стал с ней спорить, да и какой мужчина будет спорить со своей женой, готовящейся через пару недель родить? Но если начистоту, то какие грехи были у маленьких племянников Цендоржа? А у сотен и тысяч других детишек, по воле злой судьбы и чьему-то распоряжению оказавшихся на этой планете?

Нет, дело не в грехах. Мы не более грешники, чем все остальные люди. Скорее все, это, все, что происходит вокруг, — испытание. А раз так, то у нас только два пути: сдаться или победить. Уверен, что никто из колонистов не выберет первое. Стало быть, у нас есть шанс…

Огромное здание Металлургической корпорации, ныне всецело принадлежащей бывшему императору Сычеву, находилось на главной площади Фербиса. Помпезный фасад украшали колонны из черной бронзы. Широкую лестницу охраняли два начищенных до блеска латунных льва с оскаленными пастями. По углам здания виднелись высокие основания поворотных кругов, на которых во время войны стояли ракетные станки. У дверей застыли похожие на статуи охранники с парадными алебардами в руках.