Двойной бренди, я сегодня гуляю (СИ)

— Икона? — предположил Лаи. Лагранж покачал головой.

— Не думаю.

— Почему?

— Сложно сказать. Есть у меня такое чувство...

Лагранжу этот портрет был безотчётно неприятен. Чем именно — он не мог себе объяснить. Создание на портрете не казалось отвратительным — напротив, оно отличалось своеобразной грацией. Вполне симпатичная была раса, подумал Лагранж. Пока что-то не натворила и не изуродовала себя мутациями... Но всё-таки у этого господина в пышных одеждах, вероятно, был тяжёлый характер.

— Не хотел бы я встретиться с ним вживую, — заметил Лагранж. — Не знаю, почему, но у меня от этой картинки мурашки по коже.

— Сказать вам, почему? — Эрика Йонсдоттир, всё это время молча возившаяся с файлами, подняла голову. — Потому что вы встретили дракона. Это дракон, доктор.

— Хотите сказать, что я расист, Эрика?

— Отчего же?

— Бедный марсианин не виноват, что случайно оказался похож на какой-то земной символ. Значит, я не могу побороть свои расовые предрассудки.

Рассуждая, он успел заметить, как дрогнули ресницы Лаи на словах "расовые предрассудки". Впрочем, барнардец мгновенно взял себя в руки, и Лагранжу оставалось лишь догадываться, совпадение это или нет.

— Я не об этом, — возразила Эрика. — Понимаете... Мои предки верили, что драконы в прошлом были людьми. Плохими людьми. Предположим, вы убили своего отца ради денег. Вы превратитесь в дракона.

— А-а, — сказал Лагранж. — Но ведь это только один из мифов. У китайцев драконы добрые. А у вас, Виктор? Есть в вашей мифологии драконы?

Лаи не успел ответить. Дверь лаборатории открылась, и на пороге появился Мэлори в комбинезоне.

— Вы получили форму для пресс-релиза? — не здороваясь, спросил он. Флендерс в углу обернулся.

— Заполняем. Беда в том, что она уже два раза зависала.

— Вызовите программиста, чёрт возьми, — Мэлори подошёл к столу Лагранжа и Эрики. — Дайте-ка как следует взглянуть, Симон. Находка нерядовая...

Лаи сдёрнул с бритой головы рабочую косынку, аккуратно сложил её, шлепком бросил на стол перед носом у Мэлори и вышел из лаборатории.

— Это ещё что за новости? — у начальника экспедиции побелела переносица. — Что происходит?

— Нет, monsieur Malorie, это я хочу знать, что происходит, — произнёс Лагранж. — Вы разговаривали с Виктором сегодня утром? Что вы ему наговорили?

Мэлори отодвинулся от Лагранжа и заложил руки за спину.

— Полагаю, я имею права не отвечать на вопросы, заданные в таком тоне.

— А я полагаю, что имею право их задавать, — отрезал Лагранж. — Не забудьте, что мне почти восемьдесят, и я работал в археологии ещё тогда, когда вам меняли подгузники, monsieur Malorie. Что вы сказали Виктору перед завтраком?

— Не ваше дело, — огрызнулся Мэлори и отвернулся. Лагранж обошёл вокруг стола и очутился с ним лицом к лицу.

— Вы, кажется, больше всего на свете озабочены безопасностью? — пренебрежительно сказал он. — Имейте в виду, оскорблять барнардцев — не самое безопасное хобби.

Мэлори поджал губы и защёлкнул отстегнувшуюся кнопку комбинезона.

— Вы о чём?

— Я не меньше вас заинтересован в том, чтобы на станции ничего не случилось, мистер Мэлори. Но в таком варианте развития событий я сомневаюсь.

— Это что, угрозы? — напрягся Мэлори. Лагранж неприятно усмехнулся.

— Это соображения здравого смысла. Вы видели, что он сбросил перед вами головной убор? Он крайне рассержен, Артур. В таком состоянии он способен на что угодно, и лучшее, что вы можете сделать — извиниться, пока не поздно.

Начальника экспедиции бросило в пот. Ему отчётливо вспомнились красные пятна на щеках Лаи и его слова: "В таком случае я буду вынужден действовать по собственному усмотрению".

— Благодарю, — сдержавшись, сказал он. — Именно ваших советов мне и не хватало, чтобы руководить экспедицией.

Он сунул руки в карманы комбинезона и вышел.

— Симон, — полушёпотом позвал Флендерс, когда за Мэлори закрылась дверь лаборатории, — так это что-то значило? Когда он швырнул бандану?

— Если я что-нибудь знаю о барнардцах, — так же тихо ответил Лагранж, — то это ритуал объявления кровной мести.

В лаборатории наступила тишина. Даже вентиляторы оборудования как будто приумолкли.

— У них существует кровная месть? — Флендерс катал по столу стило.

— Формально она запрещена, и кровника объявляют вне закона на десять лет. Для барнардцев это немаленький срок, но это редко их останавливает. А общество очень консервативно и всё ещё относится к таким снисходительно.

— Вы считаете, что жизнь Мэлори в опасности?

— Не знаю. Оружия у Виктора нет, и вряд он раздобудет его на станции. Но всё-таки лучше бы он извинился!..

Лагранж не успел закончить фразу. В лабораторию вошла Таафа Риа, тащившая охапку рулонов стерильной плёнки. Неписаный этикет совместных экспедиций запрещал продолжительные разговоры на языке, непонятном другой расе. Но Таафа заговорила сама:

— Симон, можно я что-то вас спрошу?

— Да, конечно, — Лагранж перешёл на маори. Таафа сложила рулоны на стеллаж. Она выглядела напуганной.

— Виктор вышел неправильный. Здесь что-то имело место?

— Имело, — скрепя сердце признался Лагранж. — Он бросил косынку перед Мэлори.

Девушка буквально позеленела — другого слова подобрать было нельзя. Раскрывшимися губами она глотнула воздух.

— Он не мог... — ахнула она. Лагранж указал на свёрнутый голубой лоскут на столе. Таафа схватилась за косяк.

— Маахр!

Взгляд её был совершенно полоумный. Флендерс вскочил и подбежал к ней.

— Тебе плохо?

Таафа овладела собой и выпрямилась.

— Не мне плохо. Виктору плохо.

— Виктору?

— Виктор не понимает себя контролировать. Это физиология... — как бы отчаявшись что-то объяснить, Таафа прервалась и выбежала за дверь.

Чувствуя себя беспомощным, Флендерс вернулся на место и сел. Лагранж сокрушённо поглядел на косынку, так и оставшуюся лежать на столе.

— До него никак не дойдёт, во что он вляпался.

— До Виктора?

— До Мэлори, чтоб его в крапиву голой задницей. Так и знал, что у него мозгов ни на вот столько.

— И что теперь? — спросил Флендерс, подавив неуместное восхищение тем, как старик ругается по-английски (старомодно, да, но это-то и здорово). Лагранж сказал:

— Ничего. Ждать. Надеяться на Таафу и делать вид, что ничего не произошло. Наше вмешательство здесь только повредит.

Он поднял со стола тяжёлую иридиевую пластинку.

— Дракон... — проговорил он. — Пожалуй, действительно дракон.

Мэлори задвинул за собой складную дверцу кабинки и прямо в брюках плюхнулся на унитаз. Посмотрев на слепящую люцифериновую лампу вверху (какой гадкий свет! неужели опять мигрень подступает?), он зажмурился. Не дай бог, действие лекарства кончится до нового приступа.

Вот дьявол... Как он раньше не сообразил? "Буду действовать по собственному усмотрению..." Маленький поганец собрался настучать Земле. Ясно как день. Все отчёты проходят через кабинет Мэлори, но попасть напрямую в центральную радиорубку не так уж сложно. Особенно если он умеет взламывать цифровые замки. Не сам, так с помощью чёртова Амаи... Гарри его Поттер в душу мать, ты допустил его на станцию, работал с ним три недели и понятия не имеешь, что он такое!

Что он такое, насильно прервал Мэлори сам себя. Дайкон, вот что он такое. Умничающий дайкон с непомерно раздутым самомнением. Почему Мэлори должен идти у него на поводу?

— Дайкон вонючий, — сказал он вслух. Запретное слово наконец прорвалось сквозь замки и барьеры — слово, за которое можно было схлопотать административную ответственность и которое он старался не пропускать даже в мысли. В сущности, ничего в нём обидного не было — просто причёска барнардских мужчин кому-то напомнила хвост редьки и вместе с тем что-то восточное, и из слагаемых "Восток плюс редька" сам собой получился "дайкон". Но употреблять это слово на публике было более чем не комильфо. И вот сейчас ты сидишь на унитазе, сжав голову руками, и тупо повторяешь: "Дайкон, дайкон, дайкон..."