Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

– Вы предлагаете мне бежать отсюда?

– Почему «бежать»? Вам положен отпуск по ранению, поручик. До полного выздоровления. Езжайте домой, подлечитесь…

– Я подумаю над вашим предложением, – Александр прикоснулся к папке нетерпеливыми пальцами, – Иннокентий Порфирьевич.

– Подумайте, Саша, подумайте… – Седых со вздохом отпустил папку. – И серьезно подумайте…

13

Родная квартира встретила поручика, отсутствовавшего дома почти два месяца, пылью и запустением.

Нет, никого за время его отсутствия тут, похоже, не было – пыль везде лежала ровным слоем. И хотя все тут было знакомо и привычно, Саша чувствовал себя так, будто оказался в этой тесной каморке впервые. Слишком многое уложилось в относительно небольшой промежуток времени с того момента, когда он, торопясь и кидая как попало вещи, собирался в тот самый поиск. Тогда думалось, что на несколько дней… Да и действительно: что это за срок – два месяца? А ведь в эти два месяца уложилось больше, чем у иных – в целую жизнь…

Оставляя в пыли четкие, как на лунной поверхности, следы рубчатого протектора, молодой офицер прошелся по комнате, бесцельно прикасаясь к вещам, корешкам книг… Надо было бы прибраться здесь, но желания не возникало. Чужое, временное пристанище…

«Как‑нибудь переночую, – решил он, сдергивая на пол покрывало, исторгшее целое облако пыли с постели, и присаживаясь на простыню. – А завтра все равно встречать кавелинских „туристов“».

Документы о выписке были помечены следующей неделей, и, значит, поручик на несколько дней как бы не принадлежал никому – ни госпиталю, ни полку. Увы, эфемерная свобода не радовала Бежецкого.

Он встал, нехотя переоделся в «домашнее» (почти с отвращением – казалось, что вещи эти принадлежат совсем чужому человеку) и вышел в коридор. Надо было хотя бы помыться, перед тем как валиться в постель.

Соседская комната была заперта и крест‑накрест заклеена бумажными полосами, скрепленными красными сургучными печатями с эмблемой Корпуса – значит, жилище бедняги Деревянко еще никто не занял.

«Почему бедняги? – поймал себя на мысли поручик. – Этот лже‑Деревянко – враг! Еще, кстати, неизвестно, как этот сэр или мистер стал тем самым Деревянко. Быть может, настоящего и в живых‑то уже нет…» Но, как ни старался, Александр не мог вызвать в себе ненависти к поверженному врагу. Почему‑то вспоминалось усталое лицо техника, его руки мастерового с въевшейся в них навечно металлической пылью. Да, он помнил, что британский шпион вредил русским, как мог, но помнил также и то, что этот враг в ту, первую для него, Саши, ночь в Кабуле спас его от неминуемой пули снайпера. Так что праведная ненависть, сполна напоенная вражеской кровью (не забыть спросить у Кавелина – остался тогда жив лже‑Деревянко или нет), как‑то съежилась и потускнела. Бежецкому даже несколько жаль было резидента, попавшегося на простой, как штыковая лопата, трюк такому зеленому мальчишке. Вряд ли его готовили к такому в британской разведывательной школе.

Но вода из душа опять сочилась тонкой, охрянно‑ржавой, пронзительно отдававшей хлоркой струйкой, и все высокие мысли мгновенно вылетели у поручика из головы…

* * *

«Туристы» прибыли под вечер.

Не самолетом, как можно было ожидать, и даже не с очередным караваном. Саша, маявшийся в их ожидании в раскаленном салоне вездехода – с утра его сильно мутило, кружилась голова, мучила мигрень, готов был плюнуть на все, в том числе и на просьбу ротмистра, и отправиться домой, где, по крайней мере, было относительно прохладно.

«Прав был Иннокентий Порфирьевич, – корил он себя. – Надо было еще недельку в госпитале отлежаться… Нет же, понесло перед жандармом выслуживаться! Теперь вот терпи, подвижник!..»

Солдат‑водитель откровенно дрых на своем месте, опустив стриженную «под ноль» голову на сложенные на руле руки, и ему было абсолютно наплевать на юного бледного офицерика, ежеминутно прикладывающегося к пластиковой бутылке. Нет, сперва он заинтересованно вел каждый раз носом, но, так и не уловив запаха спиртного, охладел к пассажиру – вода, она вода и есть: водой пьян не будешь.

Чувствуя, что еще полчаса в духовке кабины он не выдержит, Бежецкий уже собирался разбудить засоню и приказать возвращаться, как рядом с их «Фельдвагеном», борт в борт, остановился явно туземный микроавтобус с настолько пыльными стеклами, что они казались серой фанерой, прибитой к мятому, раскрашенному в местной дикой манере кузову. Самое удивительное, что и лобовое стекло, начисто лишенное дворников, мало чем отличалось от боковых: каким образом неведомый седок видел сквозь его пыльную завесу дорогу, оставалось тайной. Не иначе вел машину по приборам, словно пилот‑ас.

«Какого черта!.. Неужели не видит, что это армейская машина? Опять, поди, что‑нибудь клянчить будут, попрошайки…»

Водитель тоже встрепенулся и повернул к поручику заспанное недовольное лицо с багровым рубчатым оттиском баранки на лбу:

– Разрешите, вашбродь, пугнуть этих голодранцев? Совсем житья не стало! Коли не воруют, то побираются, черно…

Здоровенная мужицкая пятерня уже тянула из‑под сиденья что‑то железное – не то монтировку, не то обрезок трубы, но Саша с сожалением вынужден был отказать солдату: затевать здесь, в туземном квартале, свару совсем не входило в его планы.

– Отставить, фельдфебель!

– Слушаюсь, вашбродь… – буркнул водитель и сердито, с лязгом, не враз запихнул свое орудие обратно. – Только стянут чего – я не виноват. У Савушкина, штабного, вон давеча запаску с багажника свинтили, пока на перекрестке стоял – даже не заметил, бедняга. А с него за утерю аж четыре рублика с четвертаком из жалованья удержали. Даром, что покрышка вся лысая была – заплатил, как за новую! А у кума моего…

– Отставить! – оборвал его излияния поручик, напряженно вглядываясь в замерший рядом автомобиль: поговаривали, что в Герате недели три назад такой же вот драндулет, остановившийся рядом с армейской колонной, внезапно взорвался, разметав грузовики, будто игрушечные. Погибло тогда семь русских солдат и сопровождающий колонну офицер, а уж раненых и перебитых туземцев вообще никто не считал. Правда, вряд ли кто станет взрывать себя с каким‑то поручиком – не генерал или какая‑нибудь иная шишка, но кто их знает, эти темные местные мозги?..

Словно подслушав Сашины мысли, фельдфебель снова запустил руку под сиденье и положил на колени уже не какую‑то невразумительную железяку, а короткий пистолет‑пулемет, мимоходом передернув затвор.

«Ну что же, это не лишнее», – мысленно одобрил его действия Бежецкий, борясь с желанием расстегнуть кобуру: что дозволено солдату, понимаете ли…

Боковое стекло «соседа» наконец опустилось на два пальца, и из темноты салона на Сашу глянули чьи‑то глаза.

– Поручик Бежецкий? – негромко послышалось оттуда, и Саша расслабился: ни малейшего акцента не улавливалось, а следовательно, говоривший мог быть кем угодно, только не афганцем. Да и откуда туземцу знать его по фамилии?

– Да… То есть так точно.

– Замечательно. Поезжайте вперед, поручик, и не обращайте на нас внимания.

Стекло вновь встало на место, опять превратив легкомысленный желто‑розовый микроавтобус в некое подобие бронетранспортера.

«Не обращать так не обращать», – подумал Саша и приказал водителю:

– Все, едем домой.

Желтый «броневик» тронулся с места, лишь когда вездеход почти скрылся за углом…

* * *

«Туристами» оказались одиннадцать крепких мужчин от тридцати до пятидесяти. Несмотря на отлично сидящую на них гражданскую одежду, сразу было видно, что привыкли они носить совсем другой фасон.

Выгрузились и «всосались» в отведенный для их проживания дом они настолько быстро, что Саша даже не успел выйти из автомобиля. Радушный хозяин вынужден был входить в дом после гостей.