Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

– Чем обязаны, Василий Никитович? – нахально заявил Хлебников, который и не собирался вставать – костыли, приставленные к изголовью его «привилегированной» – у самого окна – койки, и толстая от бинтов нога говорили сами за себя.

– Увы, не к вам, Павел Тихонович, – развел руками Мещеряков. – Вы уже свое получили‑с… Где же у нас Бежецкий? – Генерал близоруко осмотрелся и только сейчас заметил бледного, похудевшего поручика, сидящего на своей койке в углу. – Ах, вот вы где спрятались!

Громыхая по полу сапогами (следующий в толпе свиты полковник Седых лишь воздел очи горе), генерал прошел к Сашиной койке.

– Поздравляю вас, поручик, кавалером ордена Святой Анны! – торжественно провозгласил Василий Никитович, вынимая из кармана халата красную картонную коробочку. – За храбрость, проявленную в бою с инсургентами, – словно в пояснение обвел он палату взглядом. – Так что можете прикрепить на саблю.

Александр принял из генеральских рук «клюкву»[91] и с трудом удержался, чтобы сейчас же, сию минуту не открыть коробочку со своей первой наградой.

«Прямо как ребенок с рождественским подарком, – недовольно подумал он. – Стыдно…»

– А сабля‑то у вас есть? – улыбнулся генерал.

– Не успел обзавестись, – потупил глаза поручик, действительно совсем позабывший в здешней суматошной жизни о почти бесполезном на современной войне оружии.

– Й‑й‑эх! – крякнул Мещеряков. – Как же это вы так?.. Ну ничего, дело наживное! Была бы «клюква», а куда ее привинтить – найдется. Правильно я говорю?

– Пусть к кобуре своего «Федорова» привинтит, – пробасил от дверей прапорщик Храмов. – Я слышал, наш поручик любит тяжелым оружием пофорсить.

Ответом ему был дружный смех: смеялись и выздоравливающие офицеры и многочисленная свита командира. Не до смеха было одному лишь Бежецкому.

– Но это еще не все, – добавил, когда утихли последние смешки, генерал. – Вы, поручик, проявили храбрость в бою и за храбрость сию достойно награждены. Но храбростью на поле боя ваши подвиги, Александр Павлович, не исчерпываются.

Василий Никитович сделал театральную паузу, и все притихли, ожидая продолжения.

– За доблесть, проявленную при освобождении из вражеского плена статского советника Линевича, вы, поручик, награждаетесь орденом Святого Станислава с мечами.

Из генеральского кармана явилась вторая красная коробочка – побольше размером. Саша просто не верил собственным глазам: Дед Мороз в лице генерала Мещерякова проявлял чудеса щедрости! И уж вторая награда была встречена одобрительным гудением. Станислав с мечами хоть и невелик по статусу, да не нюхнувшему пороху его не иметь никогда!

– Поздравляю, поручик, – протянул руку генерал. – Да вы поставьте, поставьте коробки на тумбочку! Не пропадут, чай!

Палата вновь вздрогнула от хохота.

– А это вот, – принял Мещеряков у адъютанта увесистый пакет. – От одной дамы… В благодарность за спасение еще одного человека, – подмигнул он поручику. – Не орден, конечно, а жаль! Но, думаю, вам он будет к месту.

– Василий Никитович! – подал голос полковник Седых. – Вообще‑то, у меня в госпитале строгий режим…

– А что такое? – сделал невинное лицо генерал. – Разве я чего‑то нарушил, Иннокентий Порфирьевич?

– Знаю я ваши подарки от неизвестных дам… – махнул рукой врач. – Будто не слышно было, как этот «подарок» булькает!

– Да бросьте вы, полковник! Мы вот сейчас пойдем чревоугодничать, а имениннику что – постной кашей давиться? Он, думаю, и с товарищами поделится.

– Поступайте как знаете, – махнул рукой Седых, демонстративно отворачиваясь.

– Видите, Бежецкий: медицина дала добро. Ну, не буду вас отвлекать, господа офицеры, – лукаво оглядел больных генерал. – Сам был молодым – все понимаю… Пойдемте, господа!

Гости, сохраняя субординацию, покинули палату. В дверях задержался лишь полковник Грум‑Гржимайло и, нахмурив брови, погрозил вконец засмущавшемуся Саше кулаком, пряча в густых усах усмешку. Как суровый, но справедливый отец, командир был рад за своего питомца…

Едва дождавшись, пока шаги стихнут, выздоравливающие окружили пунцового от смущения Александра. Даже капитан приковылял с костылем: не спеша тянуться перед начальством, он рад был поздравить младшего товарища.

– Это моветон, господа, – остановил он насмешников Рихтера и Сапунова, «штаб‑близнецов», как звали их в палате – штабс‑капитан артиллерии и драгунский штаб‑ротмистр действительно весьма походили внешне: сейчас один прикалывал Станислава на грудь поручиковой пижамы, тогда как второй пытался привинтить «клюкву» куда‑то на боковой карман. – Негоже так поступать с боевыми наградами – не цацки. Давайте лучше посмотрим, что прислала Сашеньке прекрасная дама…

В коробке обнаружились две объемистые бутыли «Шустовского» и множество съестного, при сытной, но весьма однообразной кормежке показавшегося офицерам истинными деликатесами.

– А дама‑то знает, чем угодить! – пробубнил, откусывая от огромного бутерброда с консервированной лососиной, подпоручик Стебельков. – Право, господа – я не отказался бы заиметь подобную пассию! Поделитесь, поручик – где вам удалось познакомиться?

– Да так… – опустил голову Александр.

Он‑то понимал, что ни о какой «даме» речи идти не может: вряд ли матушка бедняги фон Миндена способна была сейчас думать о чем‑нибудь, кроме сына. Полковник Седых поведал Саше, что поручика в тяжелейшем состоянии отправили в Империю: риск риском, но из двух зол выбирают меньшее. Поврежденный позвоночник грозил навсегда оставить офицера недвижимым. А значит, подарок – дело рук самого генерала: как же ему иначе поблагодарить спасителя родного племянника?

«Думаю, что и к Станиславу моему, – погладил Бежецкий алую эмаль на золотистом крестике, – он руку приложил. Линевич, конечно, наоборот, гадостей всяких наплел про меня…»

– Помолчите, подпоручик, – оборвал Стебелькова проницательный капитан. – Вам таких дам, как Бежецкому, не видать. Статью не вышли. И вообще – прекратите закусывать, не выпив. Что за плебейские замашки?

– Это точно, – прогудел прапорщик, наливая в «рюмки» благородную жидкость. – Нос не дорос у тебя, Стебельков. Вот когда «стасика» с мечами отхватишь – тогда и будешь ерничать.

Настоящих рюмок, естественно, не нашлось, и в ход пошло все подходящее – от мензурок для лекарств до граненых стаканов. Рихтер с Сапуновым на полном серьезе даже предлагали «утку» – идеально чистая стеклянная посудина по назначению в ходячей палате никогда не использовалась, разве что в качестве пепельницы, но не встретили понимания. Александру как виновнику торжества досталась вазочка для цветов, объемом чуть более пивного бокала.

– Согласно традиции, – подмигнул капитан, ловко отцепляя орден от банта. – Смотрите, не проглотите от волнения.

Крест со скрещенными мечами булькнул в янтарную жидкость.

– А то весьма сложно выходит, знаете ли, – не преминул вставить Рихтер. – Разлапист‑с!

Странное дело – Сапунов почему‑то его не поддержал…

Саша, волнуясь, взял в руки наполненный на четверть «бокал» – дешевенькую безделицу какой‑то провинциальной российской фабрички, кажущуюся ему сейчас драгоценным богемским хрусталем, и поднес к губам. Награда золотым паучком притаилась на дне, алая эмаль сквозь коньяк казалась темно‑кровавой…

– Хоть тост скажите. – Глаза Хлебникова смотрели серьезно.

Поручик медленно поднялся на ноги, с бокалом в руке: крест тихонько звякнул о стекло, словно желая поддержать.

«Что же сказать? – бестолковыми воробьями метались мысли в Сашином мозгу. – За Государя Императора?.. К месту ли? За Отечество?.. Чересчур напыщенно…»

– За боевое братство, – медленно и четко выговорил он, решительно опрокинул в рот вазочку и выплюнул на ладонь сверкающий орден.

Хороший коньяк проворной змейкой скользнул по пищеводу, согрел желудок и теплой волной поднялся в голову.

– Хорошо сказал, – одобрительно пробасил прапорщик, наливая по второй. – Будет толк из парнишки, а, капитан?