Говоруны: Везучие сукины дети (СИ)

— Корпус?

— Брось, рано или поздно Корпус прекратит поиски. Если уже не прекратил. «Пропал при невыясненных обстоятельствах», такая пометка стоит в половине личных дел агентов, из тех, что сданы в архив. К чему им лишние хлопоты? Поиски не приносят денег, а больше Корпус Спокойствия ничего не интересует.

Чистая правда. Официальный девиз Корпуса звучал так: Our prime goal is prosperity, он был выгравирован большими бронзовыми буквами на мемориальном мраморном обелиске во дворе Корпуса. Перед словом prosperity шутники регулярно приписывали слово our, чему начальство умеренно возмущалось, но попыток запретить не предпринимало.

— Мы давали присягу, — сказал я медленно. Асфальтовая дорога с вытертой черно-белой оградой продолжала утекать под колеса, стирая воспоминания, лишая нас прошлого, превращая его в туман, размытые, выцветшие изображения. В ничто.

Алиса прищурилась.

— Да, мы говорили какие-то слова. При вступлении в ряды Корпуса, а? Точно. Но я их уже не помню — а ты?

Я не ответил.

— Сегодня утром тот парень у вас в баре — такой стеснительный, в странной маске с клювом, Фикус, вроде бы? — попросил меня передать Баду какую-то записку, — нарушила молчание рыжая — впрочем, уже совсем не рыжая —минуту спустя. — Он не просил не читать ее содержание.

— Поэтому ты, конечно, ознакомилась?

— Не вижу причин, почему нет… Нет, там не было ничего интересного — этот парень просто рассказывал историю своего увлечения какой-то девушкой по имени Мику. Далекая планета, случайная встреча, тысяча и одно приключение, долгие поиски, смешные причины, по которым они должны всегда быть вместе… Звучит знакомо?

Звучало в самом деле знакомо, но откуда я знал это имя, было решительно непонятно. Но я был уверен, что никогда не встречал эту неведомую девушку в баре.

— И в конце он написал, что если в какой-то момент исчезнет, если о нем долго не будет никаких новостей, то Бад должен знать, что он наконец набрался храбрости и отправился за ней, — продолжала Алиса, все так же глядя в окно. — Наверное, в какое-то опасное место хоть там про это и не было ничего… Но я не об этом, вообще-то. Я про сам подход. Писать записки, доверять мысли бессловесному пластику… Идиотизм, я считаю. Нужно тебе что-то — идешь и берешь. Хочешь сказать — подходишь и говоришь. Иначе в какой-нибудь отнюдь не прекрасный момент может стать слишком поздно. Правильно я говорю?

Грудь на секунду свело спазмом, но я держал себя в руках, а руки — на руле, поэтому реакция не получила продолжения. Алиса! Она все помнила. Реактор, больницу… собственную смерть, и непонятное воскрешение в этом странном месте. Или все же совпадение? Я глубоко выдохнул и ответил:

— Конечно, правильно.

Автомобиль тяжело заворчал, переваливаясь через пологий горбик, обозначающий конец асфальтового покрытия и захрустел шинами по грунтовке, ведущей на самый верх. Там, прямо на обрыве, рядом с маяком, усилиями неизвестных доброхотов была возведена целая скамейка, и открывался потрясающий вид на залив, отражающий покрытое разноцветными облаками небо. Я заглушил двигатель, вышел из машины и подошел к краю.

— Красиво…

Я обернулся. Она сидела, скрестив ноги, на капоте «Ламборгини» — тонкая изящная фигурка на прямых, четких линиях, кроссовки прямо над лого с яростным золотым быком. Ветер запутался у нее в волосах, от бессилия играя блестящими черными прядями.

— Я не очень-то люблю делать долги, Лейтенант, — голос Алисы звучал ясно и четко. — Но то, что задолжала, предпочитаю отдавать. Сразу.

— Эй, что ты…

— Эти джинсы, — она чуть повысила голос, — довольно плотно сидят. Снимаются тяжело. Но если ты постараешься как следует, я не буду против.

Я сделал шаг. И еще один.

— Тебе не обязательно…

— Спасибо за это интересное мнение, я приму его во внимание, — Алиса слегка нахмурилась. — Ну так что, сделаешь последний шаг, или я уйду с этой приятной теплой поверхности, и мы оба притворимся, что ничего не было?

Я сделал этот шаг. И никуда она не ушла.

Она пахла клубникой и лепестками едва расцветших абрикос, и ее кожа, еще недавно грубая и обветренная, шелком скользила под моими жесткими пальцами. Дыхание сбивалось, нарушая ритм, сердце билось так громко, что я боялся — как же нам разговаривать-то, ничего же не будет слышно…

Правда, слова не понадобились — ушли, испарились очень быстро, увидев и поняв собственную никчемность. И некоторое время ничего, кроме заполошного стука сердец и сбивчивой музыки вздохов, слышно не было.

— Я очень хочу… — сказала она, когда снова обрела возможность говорить, — я безумно хочу, чтобы это никогда не кончалось… Но это, наверное, было бы неправильно.

Я ничего не сказал, потому что еще не мог говорить. За ее прекрасным обнаженным телом, за блестящей от пота и страсти бронзовой фигурой, ловящей на себя последние отблески солнца, в море, ветер закручивал плотные темные тучи в хлысты смерчей. Гнулись черные конусы елей, светлым пятном скользил по надвигающейся тьме свет с маяка. Свет солнца блек, словно только что погашенная ртутная лампа. Какое сейчас время года, какой сезон застыл, запутался и навсегда замерз в Городе-минус-один? Мягкая зима? Позднее северное лето? Ранняя осень? Я в очередной раз попытался угадать, но почти сразу отказался от этой мысли.

— Знаешь… — она дышала часто, прерывисто, — я должна тебе еще кое в чем признаться…

— Не самое удачное время, по-моему?

— Как раз удачное… Понимаешь, Лейтенант… — ой, вот сейчас было больно — мне неприятно это говорить, но если ты думаешь, что после вот этого мы непременно поженимся и будем верны друг другу, пока смерть не разлучит нас, то у меня для тебя плохая новость…

— Дорогая моя, я провел последние месяцы в замаскированном под бар-мотель публичном доме — а это не лучшее место для целибата. С другой стороны, так удачно совместить работу и хобби еще, думаю, никому из Корпуса не удавалось…