Тени войны

Потом мы на такси доехали до Монмартра и здесь уже разделились.

Мощеный Монмартр собирает каждодневно сотни любопытных из разных стран. Это самое бойкое и оживленное место в Париже, если не считать башню Эйфеля и Елисейские поля. Десятки художников пасут глазами стада туристов, и стоит встретиться с ними взглядом, как они тотчас несутся к тебе с листом ватмана и уже на ходу начинают рисовать твою физиономию карандашом. Стоит немалого труда и душевной стойкости, чтобы послать их куда подальше. Многие слабовольные туристы соглашаются купить свой портрет. Человек все же старался!

Получив свой портрет, турист сразу же попадает в руки других уличных торговцев искусством.

Ему предлагают мячики на жгуте и птички на заводных резинках, полудрагоценные камни, украшения дешевого металла и еще кучу всякой фигни.

Я шел один, довольно скорым шагом и потому никакого интереса у торговцев не вызывал.

Ровно в 13.55 я переступил порог отеля «Пийон». Меня встретил пустой холл. За стойкой «ресепшн» тоже ни души. Меня нагнал Вяземский.

— Что случилось? — напрягся я.

— Ничего, — пожал он плечами. — Я обещал быть поблизости.

Мы поднялись на третий этаж. Профессор достал из жилетки часы и откинул крышку. Старинный репетитор сыграл два часа пополудни. Я отыскал нужную дверь и постучал.

За дверью притаилась тишина. Я посмотрел на профессора. Он изобразил руками открытие двери. Я пожал плечами и надавил на ручку. Дверь с легкостью распахнулась. И я шагнул в номер.

Пройдя по коридорчику мимо туалета и ванной, я очутился в комнате. Райнис сидел в кресле. По правую руку — журнальный столик со стеклянной крышкой. По левую — диван вдоль стены. Обстановка гостиничного номера. Никакой не офис.

Райнис молча меня разглядывал. Любопытство в его глазах перемежалось с тревогой. Райнис чего-то ждал.

Я несколько опешил и сказал что-то вроде «А-э-а?!», показывая на входную дверь. Райнис кивнул, чтобы я продолжал. — Я тот самый журналист Алексей. А вы, надо полагать, Симон Райнис?

Я протянул ему руку для пожатия, но он даже не пошевелился. Моя ладонь повисла в воздухе. Я еще больше сконфузился и присел в кресло напротив агента. Он неодобрительно проследил за моим маневром.

— Итак, вы журналист? — проговорил.

— А что вас смущает?

— Меня смущает резко возросший профессионализм репортеров. Особенно московских. Я работаю в Париже, но московские репортеры без труда узнают обо мне и о моей работе. Вот что меня смущает. А вас?

Я скривил гримасу: мол, а фигли ты хотел?

— Откуда у вас мои координаты? Судя по вашему лицу, манерам и возрасту, вы не принадлежите к миру разведки. Тогда откуда вы?

Я вздохнул. Все эти разговоры уже начинали надоедать. Удивительно! Если бы я позвонил какому-нибудь чиновнику или простому человеку, а тот не захотел бы со мной встречаться, меня бы послали вежливо, и на том знакомство оборвалось бы. Но вот передо мной уже второй агент разведки, который явно не хочет не то что видеть меня, но даже разговаривать и все равно назначает встречу, начинает выспрашивать. Смылся бы, и всего делов-то!

— Я принадлежу к миру журналистики, — задолдонил я, — пишу книгу о нелегальной разведке, о пропавших агентах. Сейчас вот хотел бы услышать вашу историю…

— Так от кого вы, говорите, узнали мои имя и адрес?

— Я вам еще ничего не говорил, никаких имен не называл.

— Ах, да! Извините мою рассеянность. Мне показалось, вы назвали фамилию вашего информатора.

— Пожалуйста. Мой информатор, как вы выразились, — профессор Григорий Алексеевич Вяземский. Вместе с ним мы пишем книгу о разведчиках.

— Имя профессора мне ничего не говорит… Впрочем, это может быть не настоящее его имя.

— Уверен, что и Симон Райнис — тоже не всамделишное! — Он меня, честно сказать, разозлил. Я состроил киношную рожу следователя и ляпнул: — Лубянка-то зна-ает!

Ох, эти агенты такие мнительные, такие нервные!

Райнис одним прыжком выскочил из кресла и повалили меня на пол. Ногами я задел стеклянный столик, и тот со звоном опрокинулся.

— Я знал, что вы за мной еще придете, твари!!! — Голос агента сипел от гнева.

Моя рука нашарила на полу пепельницу. И в тот же миг Райнис со всего маху проткнул мне ладонь шариковой ручкой со стальным наконечником.

Я заорал благим матом. Кое-как извернулся на живот и попытался встать. Райнис проткнул самопишущим пером мою вторую ладонь. Я опрокинулся на спину. Острие пера нависло над глазом. Я еле успел перехватить его руку. В голове бешено стучала кровь. Перед глазами волнообразно ходило стальное перо авторучки.

— Кто тебя послал?! Кто убивает наших?! — сипел Райнис.

— Я журналист!

— Кто у кого берет автограф?! — раздался над нами спокойный голос.

И вслед за этим знакомый звук свистящего плевка сшиб Райниса с меня. Агент обмяк.

Я сел на полу. Острая боль ледяным ершом сквозила по венам, поднималась к голове и расходилась перед глазами синими кругами. Я навел резкость и оторвал взгляд от разводов собственной крови на полу. Предо мной стоял киллер в очках со скрипичным футляром в руках.

— Еще немного, и он разрисовал бы тебя, как индейца. — Киллер глянул на мои раны. — Ничего. Как говорится, обделался легким испугом.

Я тихонько застонал и повалился на пол.

В номер влетел Вяземский. Этому я даже не удивился. Как и тому, что очкарик-киллер тут же не пальнул в него. Больше всего меня волновало, что Райнис пробил мне вену на руках. И теперь кровь толчками выходила из ран и стекала на пол.

— Боже мой! — закричал профессор и кинулся перевязывать мои руки полотенцами из ванной. В этих французских номерах всегда висят такие маленькие полотенчики. Я все гадал, что ими можно вытереть? Теперь точно узнал.

Меня наскоро перевязали и поставили на ноги.

— Ведем его к врачу, — сказал Вяземский киллеру.

Тот кивнул:

— Я пойду проверю, чисто ли на улице, и возьму такси. Вы за мной.

Профессор кивнул в ответ.

Киллер исчез. Через несколько минут у Григория Алексеевича завибрировал тонко какой-то приборчик.

— Ага! — сказал он. — Тело убирать не будем. Это уже лишнее. Пора идти. Только держись, Леша, за мной, чтобы портье не увидел твоих рук.

Ну вот и я кивнул.

Никакого портье в холле не оказалось.

На улице уже ждало авто.

На набережной Сены мы остановились возле старинного дома, свернули в темную арку и прямо из нее попали в чистенький подъезд.

Киллер позвонил в дверь. Она тотчас открылась. Ослепительно сверкали зеркала на стенах. Из комнаты вышел человек в халате. Врач?

— Чем могу служить? — спросил он по-французски.

— Мой друг. Писатель. Он ранен, — проговорил профессор.

Киллер вытащил меня вперед и размотал полотенца.

Врач осмотрел «ранения».

— Идемте со мной!

Мы переместились в кабинет с медицинским оборудованием.

— Угу! Ловко! Каким-то острым предметом?

— Самопишущим пером, — уточнил Вяземский.

Доктор задел края раны пинцетом, и я ругнулся матом.

— О! Русский писатель ранен орудием производства! — восхитился доктор. — Надеюсь, у юноши фамилия не Пушкин? И ранил его не француз по фамилии Дантес? Очень не хотелось бы нового международного скандала.

Блин! Кому шутки, а кому больно!

— Нет-нет. Травма сугубо бытовая, —подчеркнул тоном Вяземский. — Бытовая, понятно? Он сам себя… неаккуратно. Случайно.

— Сразу две ладони! Оригинально, — снова восхитился врач. — Эти русские такие оригиналы!

— Вот-вот, — с нажимом поддакнул профессор. — Он русский. И уже завтра отбывает на родину… — В руке у Вяземского оказалась пачка тысячефранковых купюр. — Мы очень спешим. Нам нужна ваша медицинская помощь и не более того.

Врач погладил взглядом пачку денег. Когда все лечебные процедуры завершились, он напутствовал:

— Через два дня надо поменять повязки.

— О, конечно!