Гибель Марса

  Потом мы увидели вспышку. Яркую, как солнце -- по душу "дживы". Затем над мостами пронеслись, разбрасывая тепловые ловушки, два армейских аэромобиля - "титаны", выкрашенные в стальной цвет неба, и пропали в районе Смольного. На их фюзеляжах в отблесках взрыва блеснули красные звезды. Мне показалось, что одним из них управлял мой друг и однокашник, летчик высшего класса, герой России - Федор Березин по прозвищу Мама ту-ту, с которым, когда он вырывался со службы, мы пили самые разнообразные крепкие напитки и вообще отрывались по полной.

  Он любил напевать детский стишок:

  Мы не будем долго пить -

  Будем денюшку копить.

  Мы накопим рублей пять -

  Выпьем водочки опять.

  Мы опять не будем пить -

  Будем денюшку копить...

  Ну и так далее -- до бесконечности. Из-за этого на трезвую мы с ним обычно долго пререкались, потому что Березин таким странным образом отстаивал право на свободу слова.

  -- Пошли сюда! -- приказал Виктор Ханыков, перелезая через горы земли. - Здорово наши влупили?!

  -- Здорово... -- вяло согласился я. -- А мне еще говорили о гуманности власти... -- вернулся я к своим баранам, полагая, что после увиденного душа сыщика размякнет.

  -- Ха... -- с презрением отозвался Виктор Ханыков, ступая на Кронверкский мост.

  Несомненно, он хотел сказать, что я зря надеюсь.

  -- Ты бы лучше подумал, что следователю расскажешь!

  Мне осталось только вздохнуть. Действительно, все складывалось против меня: бабон с Кагалмой, комиссар со своим понедельником, мои статьи с намеками на войну в астросами... Но это были только цветочки. Дальнейшие события показали, что я не знал и половины того, что происходило на самом деле.

  Не успели мы добраться до середины моста, как неожиданно со стороны протоки вынырнул злополучный "гирвас" с мордатым комиссаром Ё-моё и Сорок пятым юмоном. Наверное, "гирвас" где-то прятался, пережидая заварушку.

  Собственно, деваться было некуда. Мы бросились что есть силы в сторону парка, чтобы было глупее глупого, потому что мост был длинным, как аэродромное поле.

  Почему Виктор Ханыков со всей решительностью и смелостью не выстрелил, я так и не понял. Да и сам я сплоховал - надо было прыгнуть в воду, что ли. Хотя, я думаю, и это было бесполезно.

  На этот раз глушитель мыслей сработал неотвратимо, как гильотина. Дело в том, что мы с Виктором Ханыковым окончательно протрезвели.

  Прежде чем я почувствовал запах фиалок и потерял сознание, раздался восторженный вопль:

  -- Попались, голубчики, ё-моё!..

  Глава 4.

  Тайна понедельника

  Мы застряли в прошлом, как не знаю, в чем. В общем, влипли. И я решил, что это на всю оставшуюся жизнь. Но вначале очнулись за старой танцплощадкой. Слава богу, обошлось без расслабления гладкой мускулатуры, иначе бы пришлось отмокать в Неве-Москва-реке. Было уже совсем темно, и где-то что-то горело. Комиссар Ё-моё расхаживал в раскорячку, важно поскрипывая портупеей. В его глазах отражалось пламя далеких пожаров, а на боку топорщилась кобура с пистолетом.

  Я как бы ненароком огляделся в поискал нибелунши. Куда его дел Виктор Ханыков? Хоть убей, не мог вспомнить. У меня был какой-то провал в памяти -- немудрено после воздействия нейтрализатора, то есть глушителя мыслей. Ханыков сидел, обнимая березу, и был невозмутим подобно скале, профессионально, как буси, демонстрируя презрение к смерти. Нибелунши у него, конечно, отобрали и бросили в траву рядом с "гирвасом".

  -- Сынок, -- укорил комиссар, обращаясь ко мне, -- зачем ты от меня бегаешь? Ё-моё.

  -- Уже не бегаю, -- успокоил я его, дергая левую руку, к которой был пристегнут Сорок пятый.

  Оказывается, вот еще почему на моей руке был характерный след от наручника. Значит, я один раз уже был в их руках. Осталось узнать, зачем меня кололи.

  Сорок пятый по-приятельски улыбнулся. Улыбка у него была открытой и дружеской, как у полного идиота.

  -- Э-э-э... -- укоризненно произнес я.

  В ответ юмон неожиданно покраснел. Ей богу! Рожки, просвечивающие сквозь редкие, белесые волосы, порозовели, а на щеках появился румянец, заметный даже в отблесках пожаров. Неужели у Сорок пятого есть совесть? Быть того не может! Иначе бы он не был юмоном, потому что полицейским юмонам совесть не полагалась по уставу. А в другом качестве юмонов и не использовали. Недаром официально его звали Дураконом сорок пять.

  -- Вот что... -- вздохнул я, глядя комиссару Ё-моё в лицо, -- я забуду это... -- я потряс наручниками, -- я забуду это, -- я показал на плечо, в котором была дырка от укола, -- я забуду ваш дурацкий нейтрализатор, если вы нас сейчас же отпустите!

  Комиссар Ё-моё насмешливо посмотрел на меня и сказал по слогам:

  -- Ума не приложу, как это сделать! Не-а! Сейчас мы отправимся туда, где еще не были. Ё-моё.

  -- Знаю я ваши дурные наклонности, -- заметил я, пытаясь выиграть время.

  Глядя на меня сверху вниз, комиссар загадочно произнес:

  -- Не-а... на этот раз это будет не Земля...

  Казалось, он размышляет, осуществлять ему задуманное или нет. Но возможно также, что я наделял его большим умом, чем было на самом деле.

  -- А что?.. - вырвалось у меня, -- есть варианты?..

  -- Всему свое время. Потерпи. Ё-моё.

  -- Никуда я с вами не поеду!

  Мне было наплевать, что он задумал. Нашел Клондайк -- беззастенчиво набивал свой карман, используя мою способность перемещаться во времени.

  -- Нехорошо, нехорошо... -- многозначительно произнес комиссар Ё-моё. - Я тебе в отцы гожусь. Долг платежом красен.

  -- Какой долг?! - удивился я.

  -- Ты еще спрашиваешь! - неподдельно возмутился комиссар Ё-моё, снова останавливаясь прямо надо мной.

  -- Спрашиваю, потому что чего-то не понимаю.

  -- Мне тебя продали на ходку в бабон! - радостно сообщил комиссар Ё-моё.

  Видать, это ему дорого вышло, потому что он сильно важничал.

  -- Продали?! - удивился я, выказывая презрение ко всему комиссаровскому роду. - Кто?

  -- Твои дружки!

  -- Свисти, папаша, дальше, -- я отвернулся.

  Я не обязан был ему верить. На Леху, конечно, нельзя было полагаться на все сто, но такого свинства я от него не ожидал.

  -- Не веришь? - ехидно спросил комиссар Ё-моё и посмотрел на своего раба, словно призывая в свидетели.

  Формально, конечно, юмоны имели такой же статус, как и все марсиане, но это, что называется, декларировалось лишь на бумаге, потому что с моралью у юмонов как раз было не все в порядке.

  -- Не верю, -- подтвердил я и тоже посмотрел на Сорок пятого.

  Сорок пятый приосанился, сделал идиотское лицо и попытался развести руками в знак того, что так оно и есть и по-другому не будет. Он дергал мою левую руку, в которой был пристегнут, улыбался, как провинившийся Леха Круглов, и пускал слюни.

  -- Хозяин... -- произнес он фальцетом, по-собачьи глядя на комиссара Ё-моё.

  -- Все равно! - уперся я.

  -- А придется поверить! - заявил комиссар Ё-моё.

  -- С какой стати? - возмутился я.

  -- А с той, что куда сегодня Леха бегал? А? - он ехидно улыбнулся.

  -- Известно куда... -- растерялся я, - в редакцию...

  -- Это он тебе сказал, что в редакцию, а сам на Гороховой в банк завернул. Ё-моё!

  -- Зачем? - глупо осведомился я.

  Хотя зачем еще ходят в банк? Викентий, не будь наивным! Друзья и жены тоже предают. Самыми надежными оказываются только собаки.

  -- ...Чтобы положить на свой счет кругленькую сумму... Ё-моё...

  Он торжествовал. Плавился от удовольствия -- кто-то оказался подлее его самого.

  -- Иди, папаша, -- сказал я ему, -- по ночам я не подаю.

  -- А зря! - в сердцах воскликнул комиссар Ё-моё. - Потому что теперь ты мой еще на сутки, ё-моё.