Ностальгия

нец, стаскивает с меня шлем. Протирает чем-то остро пахнущим мои губы, лоб, тампон становится красным.

— Рот прополощи, садж, — просит он и я отхлебываю какой-то кислой дряни, послушно катаю ее языком и выплевываю черные сгустки.

Мышь расстегивает броню. Тычет в грудь шипящим холодным пневмошприцем. Прикладывает к шее жало диагноста.

— Это противошоковое. И кровь от дури почистить, — поясняет он.

— Ты вот что, Мышь, ты меня не вздумай на эвак пристроить, — язык начинает неметь, плохо слушается.

— Как скажешь, садж. Вообще-то ничего серьезного, — он смотрит на экранчик диагноста, — Небольшая интоксикация, ушиб плечевого сустава, легкая контузия. Легкие немного поприжало, я укрепляющего дам, но пару дней в коробочке полежать придется.

Я киваю. Меньше всего сейчас я хочу, чтобы меня сгрузили в каком-нибудь флотском госпитале. Найти потом Шар — гиблое дело. Нет уж. Дождусь, пока ее зацепит. Я удивляюсь пришедшей в голову мысли — я только что пожелал Шармиле получить ранение, чтобы выбраться живой из этой мясорубки. Бывает же такое!

— Трака позови, — говорю Мышу.

— Я тут, садж. Крепко зацепило?

— Мелочи, — морщусь я, говорить еще больно, — Ты вот что, Трак, ты людей по-быстрому отряди — все приберите тут — батареи, стволы, жратву, патроны, раненым ничего не оставляйте, им все равно ни к чему, трупы проверьте. Гранаты собери. Снабжение отстает, местные вряд ли поделятся — сам видишь, каково тут. Ствол мой найди — там, в окопе.

— Сделаю, садж, — кивает Трак, кричит на бегу, — Третье отделение — ко мне!

В эту ночь взвод наш убавился еще на четверых. Кажется, Трака скоро переведут во второе отделение — там некому командовать.
11

Через день покидаем “Маракажу” и катим дальше. Догоняем свой полк. Выговариваю на ходу башенному за некомплект боеприпасов:

— Топтун, твою мать, ты чем отбиваться собрался, слюнями?

— Садж, больше не было, клянусь! По пять снарядов дали, и то фугаски, да картридж один к пукалке. Местные на мели, сами без снарядов, им вертушки по чуть-чуть скидывают.

— Ты, зараза, к огневикам бы сходил. Стимы разменял бы. Мне что, учить тебя?

— Садж, да у нас больше половины боекомплекта еще, стрелять — не перестрелять, — не сдается башенный.

— Да не “еще”, а “уже”, лопух долбаный, крыса! — распаляюсь я, — это нам на десять минут нормальной драки! Ты что, сгубить нас хочешь? Задница не мила? Давно пешком не ходил?

“Пешком ходить” — самое страшное наказание для прикомандированных экипажей. Тут они вроде как сами по себе, они выше “сусликов”, то есть нас, они специалисты, а специалисты в Корпусе — в цене. Но когда коробочку подбивают, специалисты становятся в строй, лишаются сомнительного комфорта своих жестких кресел, спускаются на землю, превращаются в обычных стрелков, в пехоту, и когда еще доведется машину получить, а смертность среди “сусликов” — мама не горюй, можно и не дождаться.

Настроение преотвратное. На мне места живого нет, грудь — сплошной синяк, левое плечо ноет нещадно, больно глубоко