Аметистовый блин

ты я вообще презирал! За всю жизнь я не проиграл и не выиграл ни реала! А у нас на Тортуге могли добычу трех месяцев спустить за один вечер…

– Если вы ходили под Веселым Роджером… – поэтически начал было Сережа, желая свести речь к тому, что атлеты в борьбе с соблазнами не менее доблестны, чем флибустьеры. Но Монбар так хищно оскалился, что продолжать было… ну, не опасно, а – как бы это сказать… нежелательно.

– Веселый – кто? – сердито переспросил Монбар.

– Веселый Роджер.

– Англичанин? Никогда бы не потерпел над собой англичанина, сударь! – флибустьер отвечал весело, но с некоторой угрозой.

– А разве ваш флаг назывался иначе? – Сережа искренне удивился. Среди немногих исторических реалий, которые он помнил назубок, пиратский флаг с черепом и костями числился самым надежным экспонатом.

– Наш флаг?… – Монбар задумался. – А с чего ты, сударь мой, взял, будто он у нас имелся? Вот уж ненужная роскошь!

Рдеющий шар подплыл к его ладоням, и флибустьер привычно стал его оглаживать.

– А что же у вас было на мачте?

– На которой мачте? – осведомился Монбар. – У меня как-то был двухмачтовый галеон, который мог взять пять сотен человек и семь десятков пушек! Я взял его у испанцев, а к ним он попал от французов, так что я совершил дело, угодное королю и Франции. Были трехмачтовые суда… Но упаси меня Господь вешать на мачты всякую дрянь! Ни к чему это, сударь мой.

– Разве вы вообще без флагов плавали? – Сережа удивился чрезвычайно.

– Ну, в сундуке у боцмана этого добра хватало… – флибустьер задумался. – Но это требовалось для военной хитрости, чтобы испанец принял меня, скажем, за голландца, или чтобы англичанин принял за своего…

Рухнул с высокой мачты пиратского брига великолепный Веселый Роджер, рухнул с треском и грохотом! Сережа даже огорчился – вот и еще один идеал детства оказался фальшивым.

– И ни у кого из пиратов не было своего флага? – расстроенно спросил он.

– Да баловались… Видел я как-то на Тортуге в гавани одного – так у него не флаг висел, а целая картина. На черном поле вышитый белым и золотым человеческий костяк, но вместо черепа чертова морда с рогами. В правой руке какой-то ублюдочный бокал, в левой – не менее ублюдочный гарпун, которым костяк целился в покалеченный поднос, и, надо полагать, единожды в него уже угодил, потому что внизу были вроде бы осколки подноса. Ребята не могли взять в толк – ежели это пьяный китобой буянит в таверне, то кто ж его очистил до костей? На Тортуге славные шлюхи, любого ощиплют так, что держись, но чтобы до костяка? Ну и вышла драка…

– Из-за флага?

– Оказалось, что Черная Борода заказал его по своему собственному рисунку, гарпун ему в брюхо! – воскликнул Монбар. – А когда заказывал, был трезв и предавался раскаянию. Он тогда жену пристрелил, то ли четвертую, то ли пятую, а потом вспомнил, что взял-то ее по любви… И велел изобразить Смерть с песочными часами, которая пронзает дротиком его, Черной Бороды, стало быть, огромное сердце, и три капли крови,