СТАНЦИЯ МОРТУИС

   От нечего делать пытаюсь представить себе возможные практические шаги по обеспечению жизнедеятельности остатков прежнего, столь несовершенного, но такого желанного цивильного общества - пытаюсь и не могу. Трудно. Коль скоро правительственные здания обращены в прах, транспортные артерии парализованы, связь между различными районами страны нарушена, - мировая война ведь, не на родном же городе свет клином сошелся! - то что же могло остаться от государственной инфраструктуры, а если и осталось кое-что, что убережет ее от распада? Вероятно, пережили бомбардировки считанные администраторы высшего ранга и некоторое количество штабных офицеров, но сейчас они, наверное, просто люди о двух ногах и руках, без всяких рычагов воздействия на умы и события. Навряд ли потерявшие армию генералы способны хотя бы передать выжившему населению мандат на организацию общества на какой-нибудь новой основе, ведь их сила зиждилась на переставшем существовать физически низовом управленческом аппарате. А кто и чего ради будет в такое время подчиняться генералам без армии? Постигший тбилисцев удел ужасен, но что-то там будет завтра, коль скоро война все же не вечна, а сотни тысяч духовно опустошенных людей и обреченных на скорую гибель калек вынуждены будут влачить жалкое существование? Кто обеспечит их пищей и чистой водой? Каким-то подобием медицинской помощи? Кто поддержит духом и вооружит их поступательной концепцией возрождения? Кто защитит слабых от сильных? Что спасет народ от клик, кликуш и мародеров? Что предотвратит общество от окончательного одичания и распада? Что вообще произошло со страной? С Грузией? С Советским Союзом? С Европой? С Миром?

   Относительная устойчивость внетелесного состояния, в котором я давно здесь пребываю, вооружила мое бедное сознание ложным чувством превосходства над жертвами трагедии (они ведь безнадежно мертвы, не так ли?), и увлекла меня в густые дебри мировой политики. Я и здесь, в преисподней, остаюсь дипломатом, государственным деятелем, ничуть не менее опытным и компетентным, чем те, другие, обскакавшие когда-то меня в отмененных нынче за ненадобностью гонках. Именно в здешних условиях и способен человек вроде меня использовать все преимущества мыслящего тросника, ибо ничто превходящее извне над моим бессмертным разумом более не властвует, и это поневоле привносит успокоение в мою грешную душу. О да, ТАМ долго не будет ничего, кроме жалобных стонов и примитивной борьбы за существование. Но пройдут годы, десятилетия, века и все перемелется. Атомная война XXI века займет приличествующее ей место в учебниках истории, и чарующая нить преемственности вновь натянется между прошлым и будущим тугой тетивой. А пока мне ничто не в силах помешать складно выстроить в цветовой ряд как реальные события прошлого, так и возможные события будущего. И если под влиянием чувства инерции, я, находясь под властью магического круга интимных воспоминаний, до сих пор слишком явно злоупотреблял прошлым, то взрывы над городом вновь разбудили во мне желание предугадывать и предвидеть. И не удивительно, что мой цепкий, натренированный ум профессионального дипломата пытается охватить контуры упорядоченного будущего, которое обязательно грядет хаотическому настоящему на смену.

   Но следует честно признать, что такой перелом происходит во мне отнюдь не моментально. Несмотря на страстное желание все разузнать и разнюхать, мое воображение пускается в плавание по волнам грядущего с оглядкой на давно прошедшие дни. Моей осторожной натуре всегда чуждо было благородство особого рода, - табу, налагающее запрет на ненужный и бесполезный поиск виноватых и на смакование неисправимых ошибок под видом их осуждения. Слишком часто я испытывал соблазн победоносно бросить в лицо допустившего промах: "ведь я же предупреждал тебя!", и только иногда, в редких случаях, мне удавалось сдерживать себя ценой максимального напряжения воли. Вот и сейчас: мир на грани погибели, катаклизм уже произошел, поиски виновных в катастрофе, пожалуй, тщетны, но мне все-таки приятно сознавать, что я-то был в рядах тех немногих идеалистов, что громко ПРЕДУПРЕЖДАЛИ мир о приближении судного дня. ПРЕДУПРЕЖДАЛИ и ПОСТРАДАЛИ за свою строптивость. Злорадство - мелкое чувство, не спорю. Но почему бы не рассматривать это мелкое чувство, эту мстительность, как предтечу восстановления исторической справедливости? Это удобно, - мелкая основа сразу преобразуется в значительную, и мне, хочешь-не хочешь, куда легче снять с себя недостаточно обоснованное обвинение в эгоизме, мысленно предаться сладостному ощущению собственной непризнаной правоты и, таким образом, освободить крылья собственного разума для упоительного полета в грядущее. Когда же это я позволял сомнениям увлечь себя? И разве я когда-либо стыдился своего карьеризма? Ничуть. Я и был в действительности одним из самых прожженных карьеристов, и это никогда не мешало мне делать свое дело с полным сознанием собственной значимости. Но я, - боже упаси! - никогда не шагал по трупам, разве что в большевистских мечтаниях ранней юности и исключительно по недомыслию. А когда я посмел признаться себе в очевидном: в эфемерности своего благополучия? Отнюдь не в юности, нет. И даже не тогда, когда находился в пике политической формы. Пожалуй, все же ближе к концу. И последнюю гирьку возложил на весы моих сомнениий все тот же дон Эскобар Секунда - полномочный посол, гранд, философ, литератор, дипломат и безупречный идальго двадцатьпервого века. Помнится, будучи в ранге заместителя главы правительства отвечавшего за внешнюю политику, я в очередной раз дал в своем кремлевском кабинете аудиенцию испанскому послу. Было это, если не ошибаюсь, зимой 2024 года, тогда нашим министром был милейший Владимир Васильевич Светлов, образованнейший и интеллигентнейший человек, потомственный советский дипломат, а я уже много лет как исполнял вышеупомянутые обязанности куратора внешней политики страны. Владимир Васильевич был тогда членом Политбюро, я же всего только кандидатом в члены, но, тем не менее, вот уже второе десятилетие занимал второе по значению положение в союзной дипломатической иерархии. Конкретная работа, - всякое там составление нот и докладов, соблюдение буквы протокола, приемы, приглашения, инструкции нашим послам, бумаготворчество и прочее, - оставались прерогативой министерства. Когда же дело доходило до стратегического планирования и конкретных рекомендаций Политбюро, или до серьезных кадровых изменений в нашем дипкорпусе, то официальная бумага шла на самый верх за двойной подписью - Владимира Васильевича и моей. Должность Зампреда Совета Министров по международным делам была введена в первой декаде XXI века. По первоначальному замыслу обладателю этого поста следовало выполнять роль буфера между министром с Садового Кольца и главой правительства, координируя между различными ведомствами выполнение взятых страной международных обязательств и разделяя с министром ответственность за разработку новых международных проектов. Не стоило бы сейчас подробно останавливаться на причинах, вызвавших такое усложнение привычного механизма, отмечу только, что данное новшество привело к определенной нейтрализации личного момента в управлении внешней политикой страны. Ввиду того, что ранее я в течении нескольких лет работал первым вице-министром, то в конце концов выбор пал на меня, а поскольку реформа управления была задумана, как говорится, всерьез и надолго, то мне решили придать еще и соответствующие полномочия по партийной линии. Правда, эдак с середины второго десятилетия XXI века, мой персональный политический вес стал постепенно уменьшаться. Равновесие в Политбюро сместилось не в мою пользу, усилилась тенденция к введению единоначалия в управлении текущими международными делами и меня стремительно оттесняли на обочину, но должность пока не отменяли и не отнимали. Итак, меня не спешили трогать, а поскольку я как-никак обладал значительным практическим опытом, то советовались со мной довольно часто. Так или иначе, но вплоть до отнюдь не добровольного завершения своей карьеры, я пользовался и влиянием, и уважением соратников по партии. Но логика жизни в конце концов неумолимо привела к тому, что меня с треском освободили от исполнения всех партийных и государственных обязанностей. Вот и нынче мне вспомнились обстоятельства моего политического крушения. Ибо это тот элемент прошлого, та стартовая площадка, оттолкнувшись от которой только и суждено моему разуму обрести необходимое успокоение.