Техника игры в блинчики (СИ)

"Причина, лежащая на поверхности: солнышко печёт, тараканы в головах перегреваются. А чем ещё объяснить, что сразу же после поражения мятежников в Каталонии, местное правительство Народного фронта практически без боя уступило власть кучке вооружённых наглецов во главе с Гарсия Оливером и Дуррути? Они сформировали параллельный центр власти, подмяли под себя остатки Женералитата. И всё это — практически без боя. Дурдом!"

За два месяца напряжённой работы, Матвеев смог, пусть немного, но разобраться в бурлении различных субстанций как внутри ФАИ, так и вокруг неё. Унитаристы, во главе с признанными лидерами всего анархистского движения, — теми, кто захватывал власть в Барселоне, — выражали готовность пойти на тесный союз с любыми антифашистскими силами. Другая группа в руководстве ФАИ рассматривала Гражданскую войну исключительно как удачный повод вооружиться и подготовить полномасштабный захват власти во всей Испании. Идея "анархо-коммунизма" не давала покоя многим, рассматривавшим коммунистов и социалистов лишь как помеху на пути реализации великой бакунинской идеи.

Основные объекты работы Матвеева тоже не сильно маскировались, — во всяком случае, на взгляд наблюдателя с не загаженными пропагандистской трескотнёй мозгами. Откровенные уголовники и провокаторы, агенты разнообразных разведок, вплоть до румынской и мексиканской — "они как зуд в простате. Так, кажется, Штирлиц говорил?" — вились вокруг анархистской верхушки, словно осы вокруг подгнившего арбуза.

В результате, революционная Барселона, выстояв в тяжёлых трёхдневных уличных боях против немалых сил мятежных националистов, впала в непрекращающуюся эйфорию. Город "расцвёл" чёрно-красным: анархистскими флагами — траурными полотнищами свисающими с многочисленных балконов, росписью стен "обобществлённых" магазинов и ресторанов, где продавцы и официанты вдруг резко перестали брать чаевые. Город превратился в вечный праздник… Праздник с привкусом безумия. Песни над разрушенными до фундамента храмами; уличные танцы на брусчатке с едва подсохшими пятнами крови; сумасшедшинка в глазах дерзких чистильщиков обуви склонившихся над своими ящиками… чёрно-красными ящиками… Торжество в палитре ночного кошмара открыло иное, незнакомое Матвееву лицо Барселоны.

"Нехорошее… лицо? Скорее, морду!"

Удивительные приметы новой реальности настораживали, иногда — откровенно пугали, и лишь изредка — веселили. Как тот лозунг на фасаде дома на Рамблас, совсем рядом со зданием Женералитата. Никакого пафоса и революционного порыва. Лаконично и предельно просто. Почти по-русски.

"Visca F.A.I.! Fascistas-maricones!"

Впервые наткнувшись на этот пропагандистский шедевр, Степан хохотал до слёз и долго не мог успокоиться. Представить себе, как подобный лозунг, — применительно, конечно, к историческому контексту, — выглядел бы где-нибудь в России времён Гражданской войны, он не смог. Слишком уж подобные речевые обороты пропитаны духом глубинной народной культуры и противоречат выхолощенному большевиками искусству пропаганды.

"Разве что в конце восьмидесятых, вспомнил он, — когда гайки немного отпустили, — такое стало возможно. Тогда мои студенты… второкурсники, кажется, вышли на демонстрацию с лозунгом "Вставим первомайскую клизму гидре империализма!" На парткоме ещё потом разбирали, кого-то даже из комсомола хотели исключить. Но всё равно — не то! И не цепляет так, как это, безыскусное… Да… А анархисты, соответственно, — д'Артаньяны".

И долго ещё, припоминая увиденную надпись, Матвеев ехидно хихикал. Ничто более так сильно не повеселило его в "освобождённой" Барселоне. Даже большие, напечатанные в три краски, плакаты с призывом к жрицам любви, — всегда в достатке имевшимся в этом многоязычном, шумном и совсем недавно — весёлом городе, — бросить своё постыдное ремесло и заняться трудом достойным уважения.

"Сны и явь Веры Павловны, каталонская интерпретация… — усмехался Степан. — Дать каждой проститутке по швейной машинке — и вопрос решён. Какое перевоспитание? О чём вы? "Перековка" индивида требует времени, а его у новой власти попросту нет. Разрушить старый мир до основания — не мудрено, даже если он отстреливается. Гораздо труднее то, что "затем". Именно потому здесь, в Барселоне, похоже, пытаются искоренить всё, что принадлежит старому миру. Как сейчас, например".

Фасад Рождества, единственная законченная часть собора Святого Семейства, издалека походил на облепленный муравьями кусок сыра. Деловитые чёрные и тёмно-синие фигурки взбирались по неровностям барельефов выше и выше: лезли, хватаясь руками за бетонные стебли и листья, наступая ногами на каменные тела мертворожденных младенцев и головы спящих животных, — оставляли на скульптурах грязные следы обуви. Выстроив вдоль стены цепочку, начинающуюся от бочки на пароконной повозке, люди передавали из рук в руки какие-то вёдра, исчезавшие в распахнутых дверях храма. Работали сосредоточенно, лишь изредка обмениваясь короткими возгласами. Даже издалека чувствовался острый запах керосина и ещё чего-то, не менее горючего. Картина отталкивала, пугала и в то же время манила, захватывала.

"Точно обезьяны, лезущие на дерево. Дерево Бога… Так, кажется, называл свой замысел сам Гауди? Или он говорил иначе? Не помню…" — напрягать память по такому незначительному поводу не хотелось, да и звуковой фон очень мешал сосредоточиться на чём-то одном.

Крики людей, взбирающихся на стену, и возгласы из толпы сливались почти в нерасчленимый на отдельные реплики шум. Все говорили одновременно и очень громко, не слушая друг друга, да им это и не было нужно. Лозунги перемежались проклятьями и самой низкой божбой, какую, пожалуй, можно услышать только здесь — в каталонской столице. Городе безбожников и сквернословов.

Матвеев смотрел на происходящее особенным взглядом, такой обычно называют обращённым в себя, отстранённым, что зачастую выдаёт человека глубоко погружённого в собственные мысли. Он смотрел, и не обращал внимания на мелкие детали, на множащиеся признаки близящегося финала.

"Что мы имеем в сухом остатке первых шести недель гражданской войны?"

Вывод очевиден — победить в Испании могут только сами испанцы. И то, если устанут от войны. Эскалация конфликта, с привлечением сил европейских государств и Советского Союза не даст решающего преимущества ни одной из сторон, потому что у весов всего лишь две чашки. И чем больше будет прибывать в Испанию частей РККА, тем больше пошлют сюда "добровольцев" Италия и Германия.

"Как быстро наполнится бассейн, в который из двух труб втекает одновременно?.."

Похоже на задачку из школьного курса арифметики, но в данном случае речь может идти лишь о высшей математике, поскольку расклад сил в самой Испании отнюдь не прост и совсем не очевиден, даже если иметь в виду один только Народный Фронт. Коммунисты сами по себе — без подпитки Коминтерна — здесь слабы, хотя за ними и маячит тень товарища Сталина. Более влиятельны социалисты и анархисты, сумевшие под шумок подмять под себя значительную часть профсоюзного движения. И если всего этого недостаточно, добавьте сюда крестьянство, как совершенно отдельную и практически неуправляемую — никем и никак — силу. Между прочим, совсем как в России. Но в России в свое время нашлась партия, способная подчинить своим интересам, железом и кровью подчинить, "все оттенки красного". А здесь, в Испании, такой силы нет. Лидер — однозначный лидер — среди левых так и не определился, ни в плане организационном, ни тем более — личностном. Кто бы ни пыжился, тщась представить себя "царём горы", а скорее, учитывая нынешнюю терминологию — "локомотивом революционных перемен", ничего у него не получится. Не по Хуанам сомбреро, так сказать.

Да, и церковь со счетов сбрасывать не стоит. Антиклерикальной позиции левых — иногда просто самоубийственно неумной — противостоит многовековая католическая традиция, объединяющая националистов и многих из тех, кто пока колеблется в выборе стороны конфликта. А с политикой, проводимой местными властями по отношению к церкви и её служителям, стоит ожидать массового притока в армию Санхурхо, Молы и Франко немалого количества добровольцев. Это ведь Испания и Католицизм, а не Россия и Православие, притом ощипанное самими же самодержцами российскими…