Царь (СИ)

— Крепитесь, ваше величество, — раздался голос незаметно подошедшего патера. — Ваши близкие сейчас в лучшем из миров.

— Это плохое утешение, святой отец, — пробурчал я ответ. — Мой Фридрих не заслужил такого конца.

— Не говорите так, мой кайзер, — мягко возразил тот, — я хорошо знал старину Фрица и могу вам точно сказать, он был бы доволен. Старик всегда хотел умереть за вас и очень переживал свою немощь. Я был на месте, где все случилось и могу сказать, что это была славная битва. Они с Куртом не отступили ни на шаг и дрались до последнего, защищая госпожу Элизабет и маленькую Марту.

— Может, вы еще скажете, где она?

— Я не знаю где ваша дочь, но говорят, ее вырвал из рук нападавших и увез какой-то драгун. Я уверен, что она жива и скоро найдется.

— Мне бы вашу уверенность, святой отец. Кстати, вы довольно живо рассказывали о последнем бое старого Фрица.

— Я не всегда был священником, мой кайзер. Вы меня не помните, но я когда-то служил в том же эскадроне, где вы начинали службу.

— Святоша Рудди?

— Да, ваше величество, именно так меня и называли.

— Вы были хорошим рейтаром.

— Пастор из меня получился не хуже, — одними губами улыбнулся бывший наемник. — Это я настоял, чтобы их не хоронили без вас.

— Вы все правильно сделали, отец Рудольф, но теперь предайте эти тела земле. Они заслужили покой.

Договорив, я снял с пояса кошелек и бросил его священнику, после чего сразу же вышел. Ми спутники терпеливо ожидали меня, и я вдруг отчетливо увидел как осунулись и посерели лица Никиты и Анисима.

— Про твоих то, что слыхать? — Спросил я у Пушкарева, припомнив внезапно, что его терем с лавкой стояли рядом с Вельминовским.

— Поехали, посмотрим, — пожал плечами тот, — авось чего сыщем.

— Ты деревянный чтоль, — скривился как от зубной боли Никита, — не чувствуешь ничего ровно чурбан.

— Может и деревянный, — не стал спорить полуголова, и что-то в его безмятежном виде так меня удивило, что я ни секунды немедля вскочил в седло.

Кривые улочки стрелецкой слободы были переполнены вернувшимися домой стрельцами и телегами из полкового обоза. Кое где навзрыд рыдали женщины, как видно оплакивая павших в бою. В других местах стрельцы деловито таскали с повозок привезенные домой трофеи, а в третьих уже рекой лилось хлебное вино, и раздавались разухабистые песни.

Чернобородый Семен, получив разрешение от полусотника, прихрамывая, отправился домой. Лошади у него не было, так что добычу пришлось тащить на себе в перекинутом через плечо узле. Впрочем, последняя была не велика, и стрелец, отказавшись от предложенной ему помощи, бодро ковылял по улице. Поначалу по давней своей привычке бухтел, дескать, мало выделили за таковой-то поход. И то сказать, разве это доля для пораненного в сече? Два польских жупана не слишком испачканных кровью, несколько пар исподнего, да справные сапоги на немецкий манер! Всякий сведущий человек скажет, что это курам на смех и Семен не преминул излить желчь на товарищей деливших добычу. Однако с каждым шагом приближавшим его к дому, лицо служивого разглаживалось. Припрятанные им несколько драгоценных перстней срезанных с убитых, украшенный серебром кинжал, и, самое главное, полный кошель диковинных золотых монет приятно грели душу. "Корову куплю и лошадь. А лучше две коровы… хотя что там коровы, это же теперь можно в торговлю удариться, али еще чем заняться" — размышлял он над своей удачей, — "тут главное не обмишулиться и все хорошенько обдумать!"

У ворот его никто не ждал, и стрелец снова почувствовал злобу. "Как же так, он раненый из похода с добычей, а домашним и горя мало!" Открыв калитку, он сбросил узел на землю и зычно заорал:

— Эй, где вы там! Маланья, выдь сейчас же!!!

Жена, худая женщина с поблекшим лицом испуганно выскочила на крыльцо и тут же с поклоном бросилась к мужу. За ней следом выбежали дети, но не кинулись к отцу, а нахохлившись, встали у двери, с тревогой наблюдая за происходящим. Пока мать с поклонами встречала своего кормильца, младший тихонько шепнул сестре:

— Видать тятенька не пошел в кабак.

— Значит, бить будет! — со вздохом отвечала старшая.

— Что-то не ласково вы меня встречаете, — ощерился Семен на своих домашних, — даже Трезор не показался!

— Издох Серко, — робко возразила ему жена.

— Давно? — насторожился хозяин.

— Вчера еще. Скулил бедолага и на амбар рычал, мы уж думали хорь там завелся…

— Без собаки худо, — задумчиво протянул Семен, — того и гляди лихие люди залезут!

— Да чего брать то у нас, — горестно вздохнула супруга, тут же вызвав гнев у мужа.

— Но-но! Глянь, чего принес. А на завтра пойду к казначею, сказывали за поход, да за рану еще и серебра отсыпят…

— Да ты ранен! — Переполошилась Маланья.

— Нет, я на палку от нечего делать опираюсь, лучше иди на стол собери, а то отощал в походе, — с немалым раздражением в голосе отвечал ей Семен и обернулся к детям, — а вы, занесите пищаль с бердышом в дом, пока я гляну, кто там у нас завелся.

— Да готово уж все…

— Делайте что велено!

Дети, ни слова не говоря, тут же кинулись и, подхватив отцовское вооружение и узел с тряпьем поволокли их внутрь дома.

— Может еще и не станет драться, — шепнула сестра младшему, согнувшись от тяжести.

Дав поручения домашним, Семен скорым шагом пошел в амбар. Хорек даже если и завелся, совершенно не интересовал стрельца. Главное было хорошенько припрятать драгоценную добычу, чтобы даже жена не знала о ней и никому не рассказала ненароком по женской своей глупости. Внутри было сухо и пахло и сеном. Задумавшись, куда бы лучше сунуть заветный кошель, стрелец на секунду застыл и тут же развернулся, уловив краем глаза какое-то движение. Рука его сама собой легла на рукоять сабли, но выхватить ее он не успел, поскольку в грудь уперлось дуло пистолета.

— Не шуми, — очень тихо, почти шепотом прошипел стоящий перед ним человек, одетый в какую-то рвань.

— Ты кто?!

— Не узнал? — прошипел тот в ответ и, как-то по-змеиному ухмыльнулся.

У стрельца в ответ совсем опустились руки, ибо на него смотрел ни кто иной, как всеми разыскиваемый Иван Телятевский. Мало кто бы теперь признал, в этом оборванце прежнего спесивого и богатого дворянина. Но Семен встречался с ним прежде и навсегда запомнил его лицо.

— Укрой меня, — вкрадчивым голосом прошептал ему бунтовщик.

— Да как же я тебя укрою? — Изумился тот, — тебя же все ищут!

— А ты постарайся! Ведь ежели меня схватят, то я молчать не стану.

— О чем ты?

— Запамятовал, — в голосе Телятевского прорезалось ехидство, — так тебе палачи враз напомнят, кто тогда ночью сигнал подал, что Ивашка Мекленбургский в Кукуй едет!

— Господь с тобой, — взмолился стрелец, — не знал я, что вы задумали! И никогда ни словом, ни делом, ни помыслом даже не злоумышлял про государя!

— Ишь как заговорил! То не иначе как "антихрист" его звал, а теперь значит — государь!

— Тише ты, — принял решение Семен, — схороню я тебя до поры! А как все утихнет, то и вывезу из Москвы.

— То-то же, — отозвался незваный гость, — а теперь принеси мне хоть хлеба кусок. Какой день не евши.

— Сейчас-сейчас, — засуетился хозяин, — принесу, нечто я без понятия.

В голове стрельца молотом била мысль, что как бы он не прятал Телятевского, его все одно сыщут, а вместе с ним непременно найдут и Семенову добычу, похоронив надежду на богатую жизнь. Это еще если на дыбу не потянут, на что, к слову говоря, надежды никакой не было.

— Только ты это, — продолжал он, лихорадочно соображая, как выкрутиться из этой истории, — поднимись наверх, там не бывает никто. А то тут заметит кто ненароком. А я тебе сейчас еды принесу.

Слова его, очевидно, показались беглому дворянину основательными, и потому он не стал перечить и встал на лестницу. Поднявшись на пару ступенек, он вдруг почуял что-то неладное и обернулся, но было поздно. Стрелец уже схватил стоявшую в углу слегу и с размаху опустил на голову Телятевского. Удар был так силен, что под бунтовщиком хрустнула лестница, и он с немалым грохотом шмякнулся на пол. Семен же продолжал остервенело лупить по бездыханному телу, пока его орудие не сломалось. Все было кончено — переломанное тело Телятевского лежало так, что не оставалось не малейших сомнений, что он мертв. Теперь оставалось решить, что делать с трупом.