Призрак Великой Смуты (CИ)

Я усмехнулся. Губкин был прав. Дальнейшие поиски нефти Поволжья, начавшиеся уже при Советской власти, оказались успешными. Причем, нефть была найдена именно там, где по предположению Ивана Михайловича она должна была быть.

Однако легко подсказать ученому место, где эта самая нефть имеется, когда у тебя имеются карты с обозначением этих месторождений и данные о глубине залегания нефтеносных пластов. Можно, конечно, для чистоты эксперимента, чуть-чуть намекнуть Губкину об этом и ждать, когда он сам найдет эту нефть. Но это случится нескоро – в нашей истории первую нефть Шугуровское месторождение дало лишь в 1943 году, а одно из крупнейших в мире Ромашкинское месторождение, расположенное возле деревни Тимяшево, было открыто уже после войны – в 1948 году. Но мы столько ждать просто не имеем права.

Поэтому я достал из папки, которую прихватил с собой, карту Поволжья с нанесенными на ней месторождениями нефти и, развернув ее, молча положил на стол перед Губкиным.

Иван Михайлович, увидев ее, обомлел. Он, не обращая внимания на меня и на Шухова, схватил карту, и стал лихорадочно изучать ее.

– Боже мой!… Что это?! Не может быть! – бормотал он, водя пальцами по карте. – Александр Васильевич, скажите – откуда ЭТО у вас?! Хотя, позвольте, позвольте…

Внимательный глаз Губкина заметил наконец, что на карте имеются обозначения некоторых новых, до того не известных ему населенных пунктов и дорог. Окончательно добило его указание года выпуска этой карты.

– Две тысячи десятый год, – воскликнул Иван Михайлович. – Это мистификация или… – он изумленно посмотрел на меня, и уже тихо произнес: – Тогда мне все понятно! Как же я сразу не догадался?! Александр Васильевич, так вы пришли к нам из будущего?

– Да, Иван Михайлович, из самого что ни на есть будущего, – просто ответил ему я. – Все обозначенные на этой карте месторождения открыты – в том числе и с вашей помощью, – исправно дают нефть, причем в таком количестве, что весь нефтеносный район Поволжья называют «Вторым Баку». Но сие не означает, что с помощью этой карты можно в два счета набурить скважин и начать качать нефть. Без активной геологоразведки не обойтись, просто место для поисков будет значительно сужено. Так что, Иван Михайлович, готовьтесь возглавить экспедицию, которая и откроет все эти нефтяные месторождения. Советское правительство готово выделить вам все необходимое: буровое оборудование, средства и специалистов. Ведь без людей железо так и останется железом. Вы же сами не раз говорили: «Недра не подведут, если не подведут люди».

С нашей картой и с вашими просто феноменальными способностями видеть то, что скрывается в земных недрах, мы обеспечим Россию нефтью на долгие годы.

– Александр Васильевич, – голос Губкина дрожал от волнения, – я готов хоть сейчас приступить к делу. Немедленно, сегодня же, я начну составлять список всего необходимого, подбирать толковых людей и обдумаю план предстоящих работ.

– Ну вот и отлично, – я посмотрел на Шухова, который, став невольным свидетелем моей беседы с Губкиным, все никак не мог придти в себя от удивления, и смотрел на меня, словно я был выходцем с того света.

– Владимир Григорьевич, а вас я хочу попросить, чтобы вы с Иваном Михайловичем проработали возможность строительства трубопровода из мест добычи нефти Поволжья, по которому она должна будет поступать в нефтехранилища, расположенные в крупных волжских городах, а также туда, где стоят существующие и будут построены новые нефтеперерабатывающие заводы. Думаю, что работы у вас будет предостаточно, но, насколько мне известно, этим вас не напугаешь.

Итак, давайте посидим немного за этой картой и попробуем набросать хотя бы предварительный план решения первоочередных задач…

12 мая 1918 года. Вечер. Петроград. Сергиевская улица, дом 83, квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус.

В этот тихий майский воскресный вечер на квартире у Мережковского и Гиппиус опять собралась компания, которую частью в шутку, частью всерьез называли поэтической государственной думой. Сегодня, кроме самих супругов, там были: Дмитрий Философов, Владимир Злобин, Анна Ахматова, Александр Блок и Федор Сологуб. Всех присутствующих объединяло то, что они действительно являлись поэтами и литераторами первой величины, и то, что все они восторженно приняли Февральскую революцию и резко отрицательно Октябрьскую, причем в обоих ее видах – как ту, что была в нашей истории, так и ту, которая произошла с помощью пришельцев из будущего.

Впрочем, если кого и можно было назвать человеком, чуждым всей этой компании – так это Анну Ахматову. Настроения у нее были все же несколько иные, чем у задававших здесь тон Мережковского и Гиппиус. Но у кого искать поддержки интеллигентной женщине, если ее муж предал все их личные идеалы и пошел на службу к большевикам. Добил Анну Сергеевну младший брат Виктор, который, будучи офицером на Черноморском флоте, продолжил службу и после того, как контроль над ним установили питерские большевики под руководством небезызвестного товарища Османова.

Взгляды в этой среде были преимущественно проэсеровские. Сперва героем-властителем политических дум этой поэтической компании был объявлен Александр Керенский (

Примечание авторов:Вот что писала в своих мемуарах Зинаида Гиппиус по поводу Керенского:

Психология Керенского и всех прочих была грубее, почти на грани физиологии. Грубее и проще. Как для мышей все делится на них, мышей, и на кошек, так для этих «революционеров» одно деление: на них, левых и – на правых. Все Керенские знали (и это уж в кровь вошло), что они «левые», а враг один – «правые». Революция произошла, хотя они ее и не делали, «левые» восторжествовали. Но как мыши в подвале, где кошки уже нет, продолжают ее бояться, продолжали именно «правых» – только их, – бояться левые. Только одну эту опасность они и видели. Между тем, ее-то как раз и не было в 1917-ом году. Не было фактически! Большевиков они не боялись, – ведь это были тоже – «левые». Не верили, что «марксисты» устоят у власти, и в чем-то старались им подражать, не замечая, что большевики давно у них уже взяли их лозунги для победы и гораздо умнее с ними обращались. И «земля народу», и Учредительное собрание, и всеобщий мир, и республика, и всякие свободы…

З. Н. Гиппиус. «Мемуары». Дм. Мережковский. «Он и мы»

), потом наступило разочарование и его место занял идейно близкий Гиппиус Борис Савинков, которого готовили на место революционного диктатора после провала Корниловского путча. С Савинковым и прочими эсерами Мережковский и Гиппиус сблизились еще двенадцать лет назад, когда два года провели в Париже в так называемой добровольной эмиграции. Позже Зинаида Гиппиус писала:

Говорить об этом нашем, почти трехлетнем, житье в Париже… хронологически, – невозможно. Главное, потому, что, благодаря разнообразию наших интересов, нельзя определить, в каком, собственно, обществе мы находились. В один и тот же период мы сталкивались с людьми разных кругов… У нас было три главных интереса: во-первых, католичество и модернизм, во-вторых, европейская политическая жизнь, французы у себя дома. И наконец – серьезная русская политическая эмиграция, революционная и партийная.

Но не срослось и это – в обеих редакциях истории к власти пришли большевики и сделали все по-своему. В главном потоке – грубо, с народным бунтом и стрельбою, так восхитившими в тот момент Блока, в этой редакции – тонко и почти незаметно, но все равно необратимо, отсекая обратный путь к хаосу недовласти Временного правительства.

Александр Васильевич Тамбовцев, который, занимая пост главного редактора агентства новостей ИТАР и по факту являясь главой всей большевистской пропаганды, еще в конце 1917 года имел по поводу этой компании отдельную беседу в ведомстве Феликса Эдмундовича Дзержинского, попросив повнимательнее приглядывать за этой поэтической тусовкой, как за людьми безусловно талантливыми, но полными высокомерных классовых предрассудков, а от того неумными в политической жизни и склонными к различного рода авантюрам и заговорам. Интеллигенты ж, мать их ети! Ему очень бы не хотелось, чтобы из-за недостатка профилактической работы кого-то из этих людей пришлось бы поставить лицом к исклеванной пулями кирпичной стене.