СТАНЦИЯ МОРТУИС

   ... А Элен? А жена? Кажется, он любил их? И ту, и другую? Второй пилот выполняет очередной приказ командира. Лайнер опять меняет курс. Вот чем отвечает на предупреждения русских этот фанатик. Фиглярством. И второй тоже хорош, на лицах не ужас, азарт...

   ...Пускаю последнюю ракету. В кошки-мышки играют. Какие будут указания?

   . .. Какие еще на хер указания? Скоро граница, Япония, бля. Если драпанет, головой будете отвечать...

   ... Детей жалко, детей. Кертис и господин Чан - сумасшедшие. На борту триста пассажиров, среди них дети. Спят и видят сны. У второго пилота девчата на выданье. Черт бы побрал его дисциплинированность...

   ... "Эрся" зажег бортовые огни! Маскируется под гражданку! Пыль в глаза пускает...

   ... Д-д-а-а! Кажется и вас проняло, господин Чан! Бортовые огни

включены, в салон дали освещение. Там, наверное, паника... Господи, помилуй! Господи, помилуй! О, Великий Будда! Даем ИМ знать, что мы образумились.

Покачиваем крыльями, похоже, господин Чан принимает условия противника. Что, проняло? Поняли, наконец, что вашей жизнью жонглирует некий мистер Кертис? Не поздновато ли?...

   ...Алло, алло! Вроде бы это не "Эрся", фюзеляж какой-то не такой...

   ..."Эрся", не "Эрся", да какая на хер разница? Упускать эту сволочь

не имеем права...

   "Боинг" покачивая крыльями набирает высоту, всем видом показывая, что готов послушно следовать за перехватчиками. Но уже поздно, слишком поздно. Внизу - южная оконечность Сахалина. Дальше Япония. В небе разыгрывается драма. Пилот в истребителе не имеет ни малейшего основания доверять своему непослушному коллеге с "Боинга". Где гарантия, что тот не попытается улизнуть в последний момент. До Японии буквально рукой подать. И что тогда делать? Сбивать нарушителя над Хоккайдо или идти под трибунал за невыполнение приказа? Будь они над северным побережьем острова, все было бы нормально, а сейчас рисковать уже нельзя. Они тертые калачи, их на мякине не проведешь...

   X X X

   В этот поздний час Председатель Объединенного Совета, устало и безнадежно закрыв лицо ладонями, сидел за громадным письменным столом.

   Председательская вилла величественным утесом возвышалась над заливом рукотворного моря. Сквозь огромные зеркальные окна в комнату просачивалась так любимая им дробь искусственных волн, раз за разом накатывавшихся на ухоженный берег. Порождавший их ветер был настоящим, и в другой вечер эта дробь подействовала бы на Председателя успокаивающе. В другой вечер, но не в этот.

   Председатель задумался о бренности всего земного и о тяжелом бремени прожитых лет. О надвинувшейся с возрастом старости и о смысле своего предназначения. Могущественнейшего человека планеты в последние недели стала одолевать никогда раньше не посещавшая его хандра. И недолгое пребывание в своей великолепной летней резиденции - хитрой машине, вся начинка которой, от гардин и до изумрудных каминов, подчинялась легонькому мановению его указательного пальца, лишь усугубило эту хандру.

   Председатель был далеко не молод, но он всегда считал, что жил правильно. И вот только в последние недели... Сказать правду, нынче он утопал в сомнениях, словно в зыбучих песках. Нет, должно быть, он сильно постарел.

   Председатель был тайным гурманом и - по натуре - эпикурейцем. Эта его особенность была хорошо известна его ближайшему окружению, но оставалась тайной для населения планеты. Он никогда, или почти никогда, не страдал несварением желудка и часто разнообразил свое меню. Буква Великой Хартии лишала Председателя радости прямо указывать главным редакторам крупнейших газет и журналов, что им позволительно печатать, а что непозволительно, но угодливая светская хроника никогда не позволяла себе упоминать о его гастрономических наклонностях. Власть Председателя простиралась далеко и глубоко, и не строптивым репортеришкам было ее оспаривать. По детальным указаниям Отдела пропаганды Совета - учреждения, в определенных, но весьма широких рамках контролирующего свободное телевидение и прессу, - органы информации создали его виртуальный собирательный образ - образ непритязательного в личной жизни, строгого, но справедливого отца и мужа, скромного радетеля истины, живущего интересами широких народных масс. Председатель, бывало, громко хохотал в кругу своих домашних над многочисленными статьями и очерками, в которых до небес превозносились его альтруизм и самоотречение. Лукавая Рада, его шестипалая пятилетняя внучка, недавно, воспользовавшись его отсутствием, пробралась в его кабинет и прилепила к стене старательно вырезанную из журнала глянцевую цветную фотографию: "Председатель на рыбалке". На ней молодцевато выглядевший Председатель бережно и одухотворенно держал на весу длинную красивую удочку, а рядом, в прозрачном, наполненном голубой водой глубоком пластмассовом ведре плескались здоровенные рыбины. Дедушка как-то рассказал внучке, что недолюбливает червей и потому терпеть не может удить рыбу, но Рада не знала о том, как деда, однажды пересилив себя, поплелся таки на рыбалку, дабы доставить удовольствие читательницам процветающего еженедельника "Форчун энд Фэмили".

   А в эти полуночные минуты он сидел в высоком полумягком кресле за внушительным, ярко освещенным письменным столом, и некому было заглянуть ему в глаза - ладони надежно укрывали их от света.

   Председатель неожиданно вспомнил как двенадцать лет назад для него устроили пышную охоту в далекой, забытой, но богатой носорогами замбийской саванне. Охоту на двуглавых носорогов. Тогда считалось модным охотиться на двуглавых носорогов, этих чудищ и мутантов, порожденных атомной войной. Это и сейчас модно и престижно. Охота на них разрешается только когда поголовье, вечно находящееся на грани истребления, чуть-чуть возрастает. И тогда цена на лицензию достигает ста тысяч кварков. Ему, конечно, охота не обошлась ни цента. За долгую свою жизнь Председателю так и не удалось заставить себя полюбить Хемингуэя, но первый памятник открытый им после вступления в высшую должность, был как-раз памятник Хемингуэю на Пласа Майор в Гаване, и, после завершения торжественной церемонии, статс-секретарь Регионального Правительства Кубы почему-то шепнул ему на ухо, что великий Эрнесто очень любил охотиться на носорогов. Может потому, что хотел показать свою образованность. Председателю вдруг страстно захотелось проверить себя в настоящем деле, - ведь столько воды утекло с той поры, когда он в последний раз смотрел опасности в глаза, - и он сразу загорелся идеей такой охоты. Спустя несколько дней он упомянул в присутственном месте о двуглавых носорогах и о своей любви к охоте, и вскоре начальник ГлавОхоты, с неожиданной легкостью пробив себе десятиминутную аудиенцию, робко пригласил его поохотиться в южноафриканской саванне. Он с большим удовольствием согласился, и недолгое путешествие в Замбию так пришлось ему по душе, что когда в министерстве социального обеспечения наконец открылась вакансия министериаль-директора, начальник ГлавОхоты получил назначение на этот пост, а это было не очень существенным но все же повышением.

   Председатель сидит как сидел, спасая ладонями глаза от назойливого света настольной лампы, но кроваво-красные полоски все же проступают сквозь его тесно сомкнутые пальцы. Председателю чудится зависшее над желто-зеленой саванной живое, ослепительное солнце. О, тогда там было много людей. Белые и негры, правительственные чиновники и охранники из Службы Безопасности, загонщики носорогов и водоносы. И, кажется, пахло горелым. Председатель считал себя хорошим стрелком, но ему давно не приходилось стрелять из ружья большого калибра, и днем раньше он попросил инструктора немного с ним позаниматься. Они стреляли в большой щит, установленный на расстоянии полусотни метров от них, и к концу дня он так набил себе руку, что в яблочко попадали восемь из каждых десяти посланных им пуль. С такими шансами на двуглавого носорога можно было идти. Он не был трусом и не допускал и мысли, что ему от роду написано погибнуть под лапами диковинного африканского зверя. Рядом с ним, с винтовкой наперевес, будет стоять его верный личный охранник. Ему предписано стрелять если зверь все еще не будет повален на землю за двадцать метров до Председателя. Двадцать метров и не метром больше. Но Председатель был почти спокоен (хотя это "почти" и содержало в себе долю риска). Он затылком чуял, что начальник ГлавОхоты слишком дорожит своим местом для того, чтобы с Человеком Номер Один случилось что-то нехорошее. Председатель не верил в заговор, и, кроме того, утреннее донесение Директора Службы Безопасности зарядило его необходимой дозой оптимизма. Директор Службы Безопасности имел очень серьезные причины сохранять верность своему Председателю, который, однако, и сам догадывался, что на всей Земле не нашлось бы серьезной и легальной политической группы, заинтересованной в его насильственном устранении, ибо тогда шел лишь первый год его председательствования и он еще не успел никого по настоящему обидеть. С нелегалами же у Службы Безопасности всегда были особые счета. Да, в те времена он еще не слыл верховным вождем, все видели в нем осторожного бюрократа с героическим прошлым, сменившим другого такого же бюрократа законным путем. Никто не ждал от него принципиально новых идей и решительных перемен. Поставивший его у руля Федерации истэблишмент пока не имел особых причин для недовольства, а террористические и экстремистские группы были взяты под надежный контроль.