Петля Реки Времени

Алексей сел на край кушетки, помолчал, что-то припоминая, и заговорил снова:

– Ведь, если разобраться, все основные принципы любой религии вертятся, так или иначе, вокруг десяти заповедей. Ну, скажи, где кроме сатанизма, можно убивать, воровать, лжесвидетельствовать, прелюбодействовать, не почитать старших и так далее? То-то и оно. Поэтому, мне без разницы, какие человек соблюдает обряды, поёт ли он рок-н-ролл у алтаря или псалмы, медитирует или молится. Всё в итоге сводится к общему знаменателю. Но, опять же повторюсь, вера – она горы ворочает, а о стойкости духа вообще не говорю. Поэтому и завидую глубоко верующим.

– А я, ты же знаешь, Лёх, скорее скептик и циник, чем верующий, хотя и крещёный. Вообще, насчет веры у меня своя концепция. Мы давно на эту тему не общались, так что я тебе, если хочешь, поведаю кое-какие мысли.

– Валяй, сон всё равно не идёт. Побухти, может, это меня убаюкает.

Игорь сделал глоток застоявшейся и пахнущей ржавчиной воды из носика чайника, принесённого час назад охранником. Скривился, отёр губы, справился с отвращением и начал высказывать другу свои мысли:

– Вот смотри, допустим, взять любого самого распоследнего как я атеиста. Назовём нашего героя Фома. Допустим, его прижимают обстоятельства. До крайности, когда выхода почти нет. Так вот, в этой безысходной ситуации, когда от него ничего не зависит, даже самый неверующий начинает, хотя бы про себя, каким-то образом молиться. К кому, к чему этот Фома обращается?

– К Богу, – выдал самый очевидный ответ Денисов.

– Не спеши. Наш Фома по-прежнему остается неверующим. Он сам не знает, у кого просит милости и снисхождения. Даже во время мольбы он, вроде бы и сам не верит своим словам и мыслям о том, что всё каким-то чудесным способом обойдется и устроится. А вот что-то внутри не даёт умереть надежде. Вот за эту искру, вопреки очевидности отсутствия выхода человек и цепляется.

– Погоди, Игорёк, ты сейчас говоришь о надежде. Вера – несколько другое.

– Грань между верой и надеждой весьма тонкая, иногда едва ли отличимая. Надежда в большей степени означает, что человек не властен над какими-то обстоятельствами, но хочет, чтобы они сложились в его пользу. Он допускает, что это не исключено. То есть, возможны какие-то невероятные случайности, благодаря которым ему фантастически повезет. Допустим, Фомка приговорен к смертной казни, но случается землетрясение, тюрьма разрушена, он убегает от палачей. Или случается революция, и его освобождают.

– Я понял тебя, – кивнул Алексей. – Надежда переходит в веру, когда для надежды не остается места.

– Совершенно верно, но зато веру никто и ничто не может поколебать или уничтожить. Вот поэтому ты и завидуешь верующим. Идём дальше. Фома понимает, что ему хана, и становится верующим, – начинает верить, что вопреки неизбежному всё будет хорошо. Верит и всё тут! Хоть ты тресни!

Игорь постепенно развивал свою мысль. Допустим, тот же Фома знает, что умрёт. Предположим, он знает, что загробного мира не существует. Но он не хочет умирать. Ну, не хочет, вот и не согласен. И со временем он уже верит в Горний мир. Там всё отлично, любовь, мир, счастье, души родных близких, любимых. Очень хотца. Вопреки всему, чихать Фома хотел на очевидность. Таким образом, по мнению Игоря, которое, совершенно очевидно, Николишин сделал, начитавшись атеистической литературы, вера – это несмиряемость человека с существующим положением вещей. Грубо говоря, это воплощение желания вопреки знанию и очевидности.

– Мощно ты, Хрюн, задвинул. – Лёха с удивлением смотрел на полковника:

– Когда это ты успел философом заделаться?

– Да так, лежишь бессонными ночами в этом "Уолдорфе", вспоминаешь, рассуждаешь…

– Всё, что ты говоришь – логично, но вот насчёт очевидности, что ТАМ ничего нет, даже уже современные учёные сомневаются. Кстати девяносто процентов великих людей науки, сделавших мировые открытия, были верующими. Почти все наши космонавты были крещёными или крестились перед полётом. Ладно, бухти дальше о том, как космические корабли бороздят просторы Большого театра.

Николишин перешел к ключевому вопросу существования человека. В животном мире нет философского понятия смерти. Состарившееся животное расстается с жизнью спокойно, без истерики. Инстинкты и рефлексы затухают естественным образом. До этого инстинкт направлен на выживание, но не на отравление жизни мыслью о неминуемой кончине. Так что понятие смерти – это прерогатива человеческого разума и сознания. А оно никогда не сможет смириться с самим фактом исчезновения самого себя. Вот и строит в воображении целый мир, загробный мир, остаётся в нем жить, пытаясь победить саму смерть. А ещё вера – это возможность уйти от внешнего в крепость своего внутреннего мира. Верующего можно сравнить со снайпером, который после выстрела меняет дислокацию. То есть переходит в свой личный воображаемый мир. Он для него реален, как и внешний, только находится как бы в другом месте, в другом измерении. Там он силён, умён, непоколебим, великодушен и всемогущ. Так к чему ему боятся гадостей и подлостей этого внешнего мира?

– Вот поэтому, я еще раз повторюсь, завидую верующим. – Денисов подпёр кулаком подбородок, задумался о чём-то своем и выдал:

– Вера очень важна для самоутверждения человека. Это сила: могу делать то, что считаю нужным для себя, даже если это стоит мне ужасных испытаний и даже самой жизни. Могу смерть ударить в ухо я рыцарской рукой, лен-лен-бум-бум! Вера дает возможность для максимальных действий. Человек не боится что-то сделать, – в раю ему будет хорошо. Вера придаёт решимости и увеличивает реальные возможности человека. Верующий сильнее атеиста. У него есть дополнительный стимул – во имя веры, дополнительное мужество обусловленное "Высшей страховкой". А самое главное, ты прав, "индивидуальное убежище", куда нет входа земному врагу.

Алексей опять задумался.

– Знаешь, Игорь, когда нас везли сюда, я подумал, что второй раз уже влипаем, – что под Кубринском, что здесь, но до сих пор живы. Я сказал себе: если и в этот раз вырвемся, то Бог скорее есть, чем нет. Мне кажется, если Он, как там говорится на церковно-славянском, не попускает, чтобы мы сгинули и бесславно затерялись во времени, значит, помогает. Не исключаю, что для какой-то высшей цели.

– То есть типа: я в Бога не верю, но если поможет, я – не против? – Полковник усмехнулся. – Конечно, чего теперь боятся, когда в деле спасения человечества, тебя ведут высшие силы. Теперь ты не пропадёшь.

– Слушай, мне только что шальная мысль в голову пришла. А вдруг всё, что с нами случилось, действительно Им подстроено? То есть и само попадалово и остальное.

– Кем им? – не понял Николишин.

– Ну, Богом, или Абсолютом, или Провидением. Какая разница, не в названии дело. Верующие вообще считают, что без Его ведома и волосок с головы не упадёт. Я последнее время часто об этом думаю. Нам кажется, что всё мы совершаем сами, а в действительности всё делает Господь, мы – лишь инструмент. Как говорится, у Бога нет других рук, кроме наших.

– Может, оно и так, но с другой стороны, если уж прямо до таких мелочей, как, скажем, сходить в парикмахерскую, то не очень приятно, что ты всего-навсего марионетка, а твоя воля – пустое красивое понятие.

– Ерунда, что неприятно. Самое главное – как к этому относится. Вообще, жизнь сама по себе штука нейтральная, а вот хорошая она, или плохая, это всего лишь наше индивидуальное отношение к тому или иному событию.

– Ну да, как же! – ухмыльнулся Игорь. – Вот кончат нас завтра, и как мне к этому относиться? Хорошо это, или плохо?

– Для нас скверно, для фэбээровца – замечательно. Всё, мой друг, относительно в подлунном мире. И потом, конец, как ни крути, рано или поздно наступит. Как пела группа "Queen", "who wants to live forever"?*