Чужой для всех

Лишь когда он почувствовал, как вздрогнула Вера, и в одночасье померкло ее лицо и голова со сбившимися красивыми волосами цвета спелой ржи, откинулась назад, почти не дыша, а его руки обагрились кровью, удерживая ее от падения, Франц понял, что произошло что-то страшное и непоправимое. Он закричал в отчаянии, не помня своих слов, не слыша своих слов: — Будь проклята эта война. Будь проклят наш Фюрер. Фюрер кретин.

Дрожащими руками, как можно осторожнее он уложил свою обмякшую 'Верошку' в тень под старой липой и, видя, что ее белое платье быстро пропитывается кровью, сочившейся из раны ниже левой груди, достал из кармана бинт и стал пытаться делать перевязку. Слезы текли из его серых, безумных от сердечной боли глаз, а губы судорожно шептали:- Сейчас любимая. Сейчас. Потерпи. Я тебя перевяжу, — но перевязка плохо получалась. Подложенная бинтовая салфетка мгновенно стала алой. Вера слабела на глазах.

Франц истерично разорвал зубами новый комплект. — Сейчас любимая. Потерпи. Не умирай.

Девушка на мгновение открыла глаза и попыталась улыбнуться. Краешки губ чуть-чуть приоткрылись, и на них выступила кровь. — Мне очень больно…,-прошептала она. — Я умираю Францик. Прости, что не смогла тебя любить.

— Не умирай Вера. Не умирай Верошка. Потерпи, — Францу, наконец, удалось остановить кровотечение из раны. — Ты будешь жить. Ты еще родишь нам мальчика. Не надо девочки. Ты же хотела иметь мальчика Верошка. Помнишь, наш прощальный разговор?

Вдруг глаза Веры засветились небесной радостью. Ей стало легче. Душа ее какими-то немыслимыми силами удерживалась в теле. Не чувствуя боли, она тихо, тихо проронила:- Златовласка, твоя дочь… твоя дочь Франтик…как ты хотел…

Франц еще несвязанно, что-то лепетал сквозь слезы, поправлял ей волосы, гладил по голове и ждал чуда. Он не мог осознать, что Веры не будет с ним, что ее убили, что какая-то маленькая свинцовая пуля может лишить ее жизни. Он три долгих, невероятно тяжелых военных года думал о ней, воевал за счастье быть с ней, тайно вынашивал эту встречу с ней, и вот все провалилось в небытие.

'Как? Зачем? Почему? Кому понадобилась ее смерть? Ведь она такая хрупкая, нежная, необыкновенно красивая его принцесса Хэдвиг. Она не может вот так просто умереть как другие. —

Верошка очнись! — он стал ее звать. Но вдруг Франц дернулся, словно пораженный электрическим током. Глаза его лихорадочно заблестели. До его сознания, наконец, дошли последние слова Веры.

В это время с недолетом взорвался снаряд, выпущенный русским танком. Франца с силой отбросило в сторону и чуть присыпало землей. Но он был жив. Крича проклятия в адрес русских и бесноватого фюрера он, приподнялся и обезумевшими глазами стал смотреть по сторонам. Смрадный дым и пыль лезли ему в нос и в глаза. Вдруг его сердце учащенно забилось от того кого он увидел. У ворот, под скамейкой сжавшись калачиком, сидела та девочка, которая была с Верой. В руках она держала котенка, и они вместе дрожали от испуга. Он узнал в ней свою дочь Златовласку.

Необыкновенное тепло и нежность разлились в его груди. Сладковатый комок подступил к горлу. Никогда ранее не испытываемые чувства ответственности за беззащитного ребенка, и великая сила отцовства, моментально проснулись в нем и подняли во весь рост. Франц, пошатываясь, под пулями пошел к девочке. Но в этот момент двери, покосившихся ворот со скрипом отворились, и к скамейке метнулась худая длинная тень в военной форме. Мгновение и девочка оказалась в ее руках. Франц как раненый разъяренный зверь подскочил к скамейке, но было поздно. Златовласка припала к груди Михаила и, вздрагивая, не могла успокоиться.

— Стоять! — закричал очумело Франц и, вытащив из кобуры пистолет, направил его на тень.

Их глаз встретились.

Это было подобно цунами, это было подобно разряду молнии, это было подобно змеи, проскочившей между ними.

Франц и Михаил, как отрицательно заряженные частицы отскочили по сторонам и в тупой ярости уставились друг на друга. — Это ты, русская свинья! — закричал Франц в гневе, мгновенно, узнав брата Веры, и направил пистолет в лицо Михаила.

— Да, это я! Фашистское отродье! — с вызовом громко бросил Михаил.

— Поставь на землю мою дочь Златовласку и отойди на пять шагов.

— Твоя песенка спета гад! Вы окружены. Можешь убить меня, но Златовласку тебе я не отдам. Она родилась на этой земле, и будет жить здесь. Я тебя прошу, не пугай девочку и уходи вон.

— Первый раз я тебя не убил, пощадил из-за Веры, — зарычал Франц, видя сопротивление Михаила. — Сегодня пощады не будет. Сегодня я расшибу этой большевистской пулей тебе лоб, за все паршивое, что ты сделал для нас из-за ненависти ко мне и дикой любви к Сталину. В это время 'Пантера' получила лобовое попадание бронебойного снаряда. Танк вздыбилась от страшного удара, но крупповская сталь выдержала, и снаряд рикошетом со страшным воем унесся в сторону.

Люк вновь открылся и Эберт в гневе прокричал на немецком языке: — Господин гауптманн, уходим. Русские танки. Мне не удержаться. Франц даже не повел головой на голос командира взвода, только отмахнулся рукой.

— Ай! — закричал Эберт и отдал команду: — Орудие на двенадцать, бронебойным. Огонь!

— Последний раз предупреждаю, — тем временем говорил Франц. — Поставь на землю мою дочь Златовласку и отойди на пять шагов. Ну! Я жду русская свинья. Ольбрихт взвел курок пистолета.

Миша стоял, словно исполин. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он только сильнее прижал к груди ребенка, но не отступил от своего. Он не боялся в эту минуту смерти. Он боялся за племянницу, в которую случайно могла попасть пуля. Нужно было срочно что-то предпринимать.

— Считаю до трех, — набатом прозвучало в его ушах.

— Зачем тебе это девочка Франц? — вспомнив имя немца, спросил он его, чтобы потянуть время.

— Это моя дочь и я ее увезу с собой, — с акцентом выпал Ольбрихт и на родном языке стал считать:- Aenz!

— Не стреляй, ты можешь попасть в девочку.

— Zwei! — рука Франца задрожала, но палец медленно сдавливал курок.

И в этот момент раздался взрыв. От мощного хлопка посыпались стекла в хате бабы Хадоры. Огромный яблоневый сук, с первозданной зеленью и белоснежными цветами, словно клинком перерубленный, ломая изгородь, рухнул на дорогу.

Еще падали комья земли и оседала прогорклая пыль, как к Францу, отброшенному от Михаила, метнулись две тени. Не замечая наседавших русских бойцов, среди плотного автоматного огня, они стремительно подхватили его и полуживого, окровавленного, без сознания успели передать на танк.

За разрывом последовала мощная пулеметная очередь. Огненные осы с воем устремились к Пантере и безжалостно находили цели среди русских и немцев.

Механик водитель Брайнер, не успев заскочить в отделение через передний люк, был разрезан надвое. Его огромное тело медленно сползло к гусеницам танка. Брайнер так и не понял, за четыре года войны, ее истинных целей, как и его брат, лежащий в степях под Сталинградом.

— Криволапов, к машине! — закричал в ярости Эберт, как новый снаряд с силой долбанул Пантеру и, оглушая экипаж, рикошетом улетел в сторону луга.

Танк, как настоящий боец, выдержал удар в корпус, изверг последний бронебойный снаряд, отрывая башню обнаглевшей Т-34-ке и со стоном раненого зверя, развернувшись, на сорок пять градусов, устремился вперед вдоль заболоченной речушки, оставляя за собой плотную дымовую завесу… Миша открыл глаза…. Он лежал на траве весь обсыпанной землей, прикрывая рукой Златовласку. Девочка к его удивлению дрожала, но и не плакала. Недалеко от них зияла черная воронка, рядом у дороги лежал, будто срезанный пилой, огромный сук от садовой яблони, а чуть поодаль, где недавно стояла Пантера и дальше, он увидел застывших в земле немецких и русских солдат. Стояла страшная картина только что отгремевшего боя, картина смерти.

— Ну, вот и все, — тихо и устало высказал Михаил, после того как ему и Златовласке помогли подняться набежавшие бойцы штурмового взвода.