Ниже ада

— Очнитесь, Алексей! Очнитесь! Да что это с вами? — голос надо мной гудел, словно трансформатор.

Очнуться? А разве я терял сознание? Я открыл глаза. Вокруг снова была темнота, в которой смутно угадывались дощатые стены сарайчика. Я ошалело помотал головой — ох уж мне эти резкие смены декораций. Так и сбрендить недолго! Впрочем, похоже, что до такого состояния я просто не доживу. А кто это так назойливо гудит над ухом? А, капитан Тарасов!

— Ну, слава труду, очнулись! — обрадовался Володя. — Я уж думал, что вы ненароком того… умерли. Трясу вас, трясу, а вы никак не реагируете!

Да, наверное, пока моя душа (или сознание?) прохлаждалась в баре, мое бренное тело выглядело со стороны… умершим!

Я попытался сесть, с некоторой оторопью поняв, что лежу на полу в скрюченной позе. Странно, когда вступал в контакт, то вроде бы стоял. Ладно, встаем… Организм привычно отозвался болью во всех своих частях. Капитан бережно поддерживал меня, помогая принять вертикальное положение.

— Володя, и долго я… был без сознания? — осторожно поинтересовался я. Если время пребывания там и здесь совпадает, то надо поспешить.

— Нет, не особо! — успокоил Тарасов. — Минуты три, не более. Когда призрак вас коснулся, вы упали и стали корчиться. Я уж хотел по нему из автомата шмальнуть, но тут он пропал. А вы… из вас словно кости вынули. Я вас трясти, а у вас голова, словно у тряпичной куклы болтается. Ну, напугался я! Что он от вас хотел?

— Кто? — я честно пытался следить за полетом капитанской мысли. Главным в его сообщении было, что времени прошло всего чуток, а, следовательно, у меня есть некоторая фора.

— Ну, призрак этот! — уточнил Тарасов. — Чего он так назойливо вокруг нас кружил?

— Не знаю! — соврал я убедительным голосом. — Это ведь ты специалист по поведению сублимированных эманаций! А я в Городе второй день!

— В том-то и дело, что они никогда себя ТАК не вели! — задумался Тарасов, но через пару секунд встряхнул головой, отгоняя вредные в данной обстановке мысли. — Вы как — идти сможете?

— Сейчас попробую, — я, кряхтя, вылез из сарайчика. — Пошли! Веди, Сусанин!

— Я — Тарасов! — не понял шутки капитан. — Нам еще идти и идти!

— Да дойду я, дойду! — почти выкрикнул я. — Давай, двигай! Только не беги! Ночь впереди длинная!

Мы вихляющим зигзагом, я почти висел на капитане, тронулись в путь. Но постепенно я разошелся (или расходился!) и перестал использовать Тарасова как подпорку. Мы увеличили темп. А вскоре уже шли почти строевым шагом.

Тарасов не преувеличивал — идти действительно пришлось долго. По моим ощущениям — на другой конец Города. И у меня появилось время тщательно обдумать страшное задание. Убрать всех людей из Города? Первым приходил на ум вариант с эвакуацией. Но сколько в Городе жителей? По крайне неточным прикидкам — не менее десяти тысяч человек. А сколько народу влезет в единственно доступное транспортное средство — электропоезд метро? Несколько сотен? В лучшем случае полторы-две тысячи. Значит, придется делать несколько ходок, что вряд ли удастся, учитывая непредсказуемую оперативную обстановку, практически гражданскую войну. Один эшелон с беженцами еще как-то может прорваться. И кого вывозить в первую очередь? Стариков, женщин и детей? Стариков, которые рассыпаются на ходу, причем в прямом смысле. А тем более детей… ЭТИХ детей! Они только и ждут возможности попасть в большой мир. Что остается? Женщины. Но как их собрать, объяснить необходимость эвакуации? Эх, остался бы в живых Макаров, хоть что-то можно было решить. Он был единственным вменяемым человеком, встреченным в Городе. Поправка: Айше и Мойша. Но у них нет властных полномочий.

Обратиться к Плужникову или к Тропинину? И тот и другой принесут в Большой Мир столько зла… Что же делать? Списать всех, ВСЕХ жителей в расход, взорвав станцию? Или пригрозив взрывом, заставить главных виновников нынешнего положения заключить временное перемирие, организовать эвакуацию. Однако… Я на сто процентов был уверен, что первыми погрузятся в поезд боевики от обеих партий. И, кстати, я почти забыл, что портал на станции метро не пропускает людей. С этим-то как быть?

Черт! Столько проблем глобального масштаба! От них уже опухла моя бедная голова. Никому не пожелаю решать вопросы жизни и смерти тысяч людей, тем более в состоянии острого цейтнота.

Ладно, будь что будет! Приду на АЭС, заминирую там все, а потом начну шантажировать обе противоборствующие стороны. Эх, Леха! Не много ли ты на себя берешь? Схарчат тебя эти ветераны подковерной борьбы и косточками не хрустнут! Но вот уж хрен вам! Еще покувыркаемся! Жаль, что погиб Подрывник, вдвоем бы мы им показали кузькину мать, а также бабушку и прочих родственников!

При воспоминании о друге меня остро кольнуло в сердце. Перед глазами снова появилась давешняя радужная пленка. Я провел рукой по лицу. Мокро! Что это, слезы? Я плачу? Все, Леха, отставить уныние! Надо делать дело, хотя бы в память об Андрюхе! И, черт с ними, со всеми — рвануть эту атомку! Даже ценой своей жизни, но остановить то, что готово выплеснуться из перегретого котла анклава на давно забывший магические войны мир. И ведь первым делом достанется моему городу, моей стране. Я вспомнил глаза Плужникова — в них горел фанатичный огонь. А Тропинин? Жуткий упырь! Такие не остановятся ни перед чем!

Где-то через час жилая зона закончилась, и теперь мы перли по пустырю, ориентируясь на зарево огней впереди. Зрелище было завораживающим — сказывалась почти полная, чернильная темнота здешней ночи. В такой темноте зажженную спичку видно за километр, а тут горело что-то глобальное.

Еще через полчаса мы вышли на узкую ленту дороги. Скорость движения возросла еще больше — теперь ноги не вязли в густой, тяжелой пыли. Вскоре цель нашего похода стала видна, хотя и не отчетливо. Я сумел разглядеть группу строений, вроде бы обнесенных забором. Увидеть детали мешал яркий, невыносимо режущий глаза свет. Я понял, что вся территория станции и периметр забора освещаются огромным количеством мощных прожекторов.

Когда до станции оставалось пройти метров пятьсот, я обратил внимание, что сразу за пределами освещенного круга лежат какие-то кучки, а дорогу перегораживает несколько грузовиков. Приблизившись на сто метров, я понял, что кучки — это стоявшие (теперь лежавшие!) в оцеплении люди. А за грузовиками, судя по количеству тел, находился штаб и подвижный резерв. И здесь поработали призраки или… Неужели был бой?

Мы с Тарасовым сорвались на бег, за несколько секунд преодолев разделявшее нас и границу освещенной зоны расстояние. Нет, боя не было — тела лежали в характерных «расплывшихся» позах. Следов от ран не видно, гильзы под ногами не катаются.

Тарасов, попросив меня не высовываться, осторожно вошел в круг света. Из-за прожекторов его неразборчиво окликнули, он ответил. Минутой позже я смекнул, что беседа принимает позиционно-затяжной характер, и отошел в сторонку, осматривая «поле скорби». Народу здесь полегло немало — человек сорок. Среди бесчувственных гэбистов я заметил старого знакомого — давешнего майора-дежурного, принимавшего нас с Подрывником вчера в Управлении. Вспомнив Андрюху, я мысленно застонал — сердце снова пробила раскаленная игла. Ну, ничего, скоро я догоню тебя, дружище! Испытав резкий приступ злости, я подошел к майору и несколько раз пнул ногой бездыханное тело, что-то при этом злорадно бормоча под нос. Чего я хотел добиться? Поймав себя на неадекватном поведении (блин, да откуда ему взяться-то — адекватному поведению в таком месте?!!) и взяв себя в руки, я, стыдливо оглянувшись на Тарасова, быстро подобрал лежавший возле майора АК-47 и стянул подсумок с магазинами.

Оглядев свое приобретение и пощелкав затвором, предварительно отсоединив магазин и убедившись, что в стволе нет патрона, я остался вполне доволен. Несмотря на то, что автомат, вероятно, был из первой партии с фрезерованной ствольной коробкой и затертый местами до белизны, он оставался творением великого Калашникова и работал безупречно.